Начну с главного. На Луганщине и Донетчине никогда за все годы независимости не было сколько-нибудь заметной общественной дискуссии об автономизации или тем более о выходе из состава Украины. На это не было общественного запроса. Как таковой не было даже выраженной региональной идентичности.
Всё перечисленное — инструменты «Кремля», созданные и используемые для дезинтеграции и дальнейшего поглощения Украины. Восточным областям страны просто не повезло — они стали главной «экспериментальной площадкой» для пилотирования этой технологии.
Но давайте по порядку.
Российские политтехнологи и украинские пропутинские политики уже второе десятилетие пытаются навязать нам мнение, что жители «Донбасса» обладают некоей особой идентичностью, очень близкой идентичности россиян. Это неправда. Пророссийскость востока сильно преувеличена, а общей для всего региона идентичности вообще не существует. Восток весьма неоднороден. Территории от азовского побережья на юге до слобожанских степей на севере, на которые идеологи «русского мира» пытаются натянуть топоним «Донбасс», очень отличаются как по этническому составу населения, так и по преобладающему языку и экономической структуре. Жители аграрных районов севера Луганщины и юго-запада Донетчины традиционно не очень разделяли тревоги и чаяния жителей индустриального юго-востока. И наоборот. Не то, чтобы они не понимали друг друга, но и говорили в некотором смысле на разных языках (аграрные районы используют, преимущественно, русифицированный украинский), а иногда и сильно отличались по этническому составу (пример —сельские районы Приазовья, заселенные греческим меньшинством).
Донетчина и Луганщина по-разному управлялись, элиты двух областей имели разный бэкграунд и конкурировали друг с другом за ресурсы. Донецкие элиты давно стремились поглотить и поделить между собой Луганщину, управленцы и большая часть населения которой всячески этому сопротивлялись. Существовало слишком много факторов мешающих формированию устойчивой общей идентичности. Тем более, идентичности пророссийской. Что ярко проявилось весной 2014 года — аграрные районы восточных областей и «смотрящие» за ними местные феодалы или не проявили рвения в организации «референдума» или и вовсе блокировали попытки его проведения. Кремлёвские технологи, придумавшие особую «русскую» идентичность Донбасса, противопоставляемую остальной «прозападной» Украине, ошиблись, сделав ключевіми компонентами этого конструкта урбанизированность и индустриальность — они тоже не учли неоднородность региона и порождаемые ею противоречия. Которые (за некоторыми, подтверждающими правило, исключениями) и демонстрирует нынешняя линия фронта.
Несмотря на неудачи, Кремль продолжает использовать миф о донбасской идентичности (впрочем, не только донбасской —Москва щедро финансирует автономистские процессы и в ряде других регионов) в качестве рычага для дестабилизации Украины и торпедирования её институтов управления. Эту мантру вкладывают в уста лояльных Москве политиков и лидеров общественного мнения. Она, как заклинание, рефреном звучит на организованных на российские деньги публичных мероприятиях, вроде недавнего донецкого “форума” “Русский Донбасс”. Кремль рассчитывает на то, что многократно повторенная ложь станет реальностью. И, как мы можем убедиться, для людей, не знакомых с реалиями украинского востока, этот фейк может сойти за правду.
Попробуем разобраться, чем уникален восток и пройдемся по основным кремлёвским маркерам. Что есть там такого, чего нет в других украинских регионах?
Преобладание русского языка? Не слишком уникально. Что насчёт Харьковской, Днепропетровской,
Запорожской, Херсонской, Николаевской, Одесской, в конце концов, Киевской областей, где тоже преобладают русскоговорящие? При этом сельскохозяйственные районы Донетчины и, особенно, Луганщины (где они занимают 2/3 территории) говорят на весьма русифицированном, но всё же украинском языке.
Промышленность? Возможно, этот регион резко контрастировал с остальными по уровню индустриализации? Не особенно. По совокупным показателям промышленного производства довоенные Донетчина и Луганщина действительно лидировали с небольшим отрывом, но им наступали на пятки Днепропетровская и Запорожская области а также Столичный экономический регион (Киевщина, Житомирщина и Черниговщина), всегда занимавший в этой гонке уверенное второе место. Теперь же война разрушила экономику региона, и неизвестно, сможет ли он восстановить свой промышленный потенциал.
Шахтеры, как доминирующая профессия? Ведь именно уголь Донбасса стал топливом для советского индустриального рывка, и именно шахтерскому труду пели славу советские пропагандисты. Но уголь уступил свои позиции другим энергоносителям уже в конце прошлого века, а большинство восточноукраинских шахт стали дотационными ещё до краха СССР. В последние 30 лет в Украине закрылось почти 70 нерентабельных угольных шахт, а число работников угледобывающей отрасли сократилось в 25 раз — с около миллиона до сорока тысяч человек. Прослойка горняков даже в предвоенные годы была уже очень незначительной и не превышала 13,5 % занятого населения региона. Но даже в этом восток не уникален — ареал обитания шахтеров не ограничивается Луганской и Донецкой областями, мы встречаем их также на Днепропетровщине, Львовщине и Волыни.
Что любопытно, россияне, романтизируещие образ «шахтера Донбасса» для противопоставления востока другим украинским регионам, со своими шахтерами церемонится не стали и ещё в нулевых закрыли большинство угольных шахт Ростовской области, хладнокровно сдав эту «почетную» отрасль на свалку истории.
Что же тогда? Этнический состав? Да, волны индустриализации и сталинская политика замещения сельского населения после голодомора тридцатых годов прошлого века значительно увеличили долю этнических русских в общей структуре. Но они так и не стали там большинством. По данным переписи 2001 года этнические русские составляли 39% населения Луганщины, тогда как этнические украинцы — 58%. В Донецкой области до войны проживало 57% этнических украинцев и 38% этнических россиян. Похожие показатели характерны для ещё нескольких украинских регионов — например, Харьковской, Одесской и Запорожской областей.
Религия? Тоже нет. На востоке традиционно доминирует Украинская православная церковь московского патриархата, но так же уверенно доминирует эта конфессия и в ряде других областей страны. При этом схидняки заметно менее религиозны, чем жители, вероятно, большинства остальных регионов. В первые десятилетия советской власти коммунисты весьма преуспели выжигая православие на этих территориях. Настолько, что традиция была уничтожена практически полностью (только в Луганске из более десятка храмов и молитвенных домов не были разрушены большевиками только два) и в девяностых история православия на востоке Украины фактически писалась с чистого листа. Это «новое московское православие» тоже со временем стало важным инструментом российской гибридной экспансии, но оно не имеет на этих землях глубоких корней.
Не то, чтобы жители востока совсем не имели региональной идентичности, но она точно не была антиукраинской и до середины нулевых вообще не была артикулирована. В этом не было потребности. Потребность появилась у российского политического руководства, воспринявшего Оранжевую Революцию как свое поражение и угрозу своим планам. Именно по его заказу и была изобретена эта, якобы враждебная всему западному, региональная идентичность. Которую при активном содействии местных политических элит (также видевших серьезную угрозу в начавшихся в стране демократических трансформациях) Кремль попытался использовать как таран для украинского европейского проекта. Десять лет этих усилий, конечно же, не прошли даром, но так и не сформировали там нужное Путину пророссийские большинство. Это подтвердили последние предвоенные социологические срезы, проведенные на Донетчина весной 2014 года — пророссийские и сепаратистские настроения там разделяли не более 20% опрошенных.
Осмелюсь утверждать, что до изобретения и начала активного продвижения россиянами мифа «о трудолюбивом Донбассе, кормящем всю страну» луганчане и донетчане не чувствовали себя какими-то по-особенному особенными. Уж точно не особеннее других украинцев.
Поэтому и для общественной дискуссии о каком-либо особом статусе не было предпосылок. Собственно, не было и дискуссии. Я утверждаю это, как человек, проживший в регионе большую часть своей жизни. Несогласные с этим утверждением могут попытаться привести ссылки на сколько-нибудь серьезные и широко (или профессионально) обсуждавшиеся публикации с изложением аргументов за автономизацию региона или его выход из состава Украины. Таких публикаций не было. Не было и митингов, шествий или каких-либо иных массовых акций под лозунгами автономизации востока. Не было, преследуемых спецслужбами и брошенных в тюрьмы «героев борьбы за донбасскую автономию». И не было не потому, что режим держал общество в страхе (путинские марионетки всегда действовали в стране вполне безнаказанно), а потому, что эти идеи подавляющему большинству схидняков не были ни понятны, ни близки.
Маргиналов вроде Пушилина или Витренко в расчёт не берём — число их последователей там никогда не превышало пары-тройки сотен человек, и никакого влияния на повестку шестимиллионного региона они не имели. Иначе, чем как городских сумасшедших их там никто никогда не воспринимал. Инвестированные в них российские деньги очевидно были потрачены зря.
Как уже было сказано выше, заметно отличались друг от друга и правящие местные элиты. Отличались и их модели управления общественными ресурсами (читать «модели присвоения ресурсов»), и, как мы могли убедиться в 2014 году, и визии будущего. Но местные политические элиты — ещё один важный элемент в уравнении российской гибридной экспансии в Украину. И луганские, и донецкие элиты были связаны с россиянами экономически и идеологически (если клептократию считать идеологией), и российское политическое руководство последовательно действовало для того, чтобы эта зависимость от года к году росла.
И в итоге, в 2014 году практически не оставило им пространства для маневра, вынудив работать на реализацию своего плана — замаскированного под «восстание простых жителей Донбасса» оккупацию восточных областей. Традиционную лояльность схидняков к местным “крепким хозяйственникам” (которые хоть и крадут, но “свои” и с голоду простому люду умереть не дадут) российские технологи тоже использовали по-полной. Имея региональные элиты на своем крючке, им не потребовалось вербовать тысячи сторонников — бюджетники, шахтёры и рабочие крупных предприятий по привычке подчинились преступным приказам местных, предавших страну, политических лидеров и сдали треть региона российским наемникам. Что характерно, работа над ошибками до сих пор не проделана, традиция лояльности местным “хозяевам” жива. Именно поэтому рейтинги ОПЗЖ в регионе остаются высокими. И это далеко не всегда про симпатии к России.
Резюмируем. Прежде чем всерьез обсуждать закрепление “автономии Донбасса” в украинской конституции, стоит попытаться понять, чей голос нашёптывает нам эти идеи? Если бы это был голос жителей востока, и автономия действительно была бы давней мечтой схидняков, то автономизация региона могла бы стать решением проблемы, помогла бы снять социальное напряжение и вернуть в Украину мир. Но в нашем случае мы слышим голос Москвы, которая не только не заинтересована в установлении мира в Украине, но и не готова мириться с самим существованием независимой Украины.
Поэтому идти на поводу у тех, кто требует «автономии Донбасса» так же безрассудно, как и идти на поводу у телефонного мошенника, представляющегося нашим попавшим в аварию сыном и требующим срочно перечислить ему тысячу долларов для улаживания проблем с полицией. Исполнение требований мошенников не приведет ни к чему, кроме потерь. С мошенниками нельзя вести переговоров и достигать компромиссов. То, что для нас компромисс, для них — безусловный и безрисковый выигрыш.
Жители востока Украины никогда не требовали автономии региона. Это требование родилось в Кремле вместе с планами по демонтажу независимости Украины. И те, кто сейчас активно продвигает идею закрепление «статуса автономии Донбасса» в украинской конституции, определённо, играют не за нашу команду.
Константин Реуцкий, исполнительный директор благотворительного фонда «Восток СОС»