Мой город медленно умирает. «Луганская республика» сантиметр за сантиметром уничтожает мою жизнь. Именно она. Не из ПЗРК или РПГ (я их уже различаю), а самим фактом своего существования. Как раковая опухоль, уже пустившая метастазы. Как чума.
Сначала исчезает одна полоса движения по Советской. Ты звонишь домой, просишь, чтобы выбрали другой маршрут, но сам не веришь, что это понадобится, ведь через пару часов все разойдутся. Через пару часов никто не расходится. Трещат стекла и облицовочные плиты здания в СБУ, толпа орёт ещё громче, а ты прячешь поглубже в сумку свой жёлто-голубой флаг и уходишь. Шестое чувство подсказывает тебе, что рядом открылись ворота в ад. А потом исчезают обе полосы движения. Растут баррикады (сначала маленькие, а потом все внушительнее), утомлённые от вчерашнего штурма немытые и уставшие люди спят на лавочке в парке, глухо и горько трещит герб под крышей, когда его сбивают топором. Но ты находишь новый путь для проезда на работу, а тем временем такой локации как «парк за библиотекой» в твоей жизни уже нет.
Потом из города исчезают флаги. Вернее, российских и прочих пока непонятных флагов достаточно, а вот украинские «исчезают». Позже мне станет известно, что в нормальной Украине они висят чуть ли не на каждом балконе. Такое будет сложно представить. В Луганске же прогулка с желто-голубой ленточкой становится изощренным способом покончить с собой.
Постепенно ты начитаешь забывать, что ещё существуют маленькие радости типа похода на футбол или ночного квеста. Они «переехали» в другие города, оставив тебе фотографии, до конца неиспользованные абонементы и телевизионные трансляции. Зато появляется новое для меня чувство тоски по любимой команде. Город гулять не пойдет: он наказан. И мячик не скинет. Всё будет, но не здесь. В Луганске − только инферно, время от времени плюющееся автоматными очередями.
Мы тоже гулять не пойдем. Большинство кафе стыдливо закрываются часов в восемь-девять вечера. Кинотеатры, круглосуточные магазины, концерты на улице, бильярдные − всё стремится закрыться до наступления темноты, будто в ожидании толп вампиров.
А потом Лугандон забрал у меня мой клуб. С начала тренировки, потом игры за пределами Луганска, а в итоге – Майский Жук. «Краще вам тут не з’являтися. Вчора університетом озброєні люди бігали, на даху та в підвалі когось шукали», − предупредил меня Семистяга. В следующий раз, когда я ему звонила, его телефон не ответил… Самое страшное, что детское «Да как так − не провести «Майский Жук»?! Это же трагедия!» сменилось на «провести хоть когда-нибудь». И я в возможности этого не уверена.
Исчезает мой университет и не так страшен БТР (или БМД − я только учусь их различать) напротив библиотеки, как провал вступительной компании. Так что велика вероятность, что осенью я останусь без работы. Кстати, без работы в первую очередь останутся молодые преподаватели без степени типа меня. Что будет с защитой − вообще страшно думать. Шучу, что совет будет заседать как масонская ложа − в полуподвальном помещении за закрытыми дверями, и разговаривать будем шёпотом.
Я устала считать, сколько за эти два месяца произошло «последних разов», большинство из которых я даже не заметила. Луганск всё больше напоминает Припять, и из моей жизни стали исчезать люди. Хорошо, если просто уезжают. Но я совершенно эгоистично досадую из-за того, что просто не могу их встретить на улице. Кто-то из них гостит в других городах и верит (или врёт), что вернётся. Кто-то пытается стать киевлянином и зовёт меня с собой. А кто-то, как и я, сидит в своей квартире и пытается собрать из букв «Л», «Н», «Р» слово «МИР».
Моего мира больше нет, и не будет.