Ярослав Жилкин – волонтёр, глава организации «Союз Народная Память». Вместе со своими товарищами он не раз пересекал линию фронта, чтобы вернуть погибших солдат их матерям. Ярослав рассказал Informator.lg.ua о том, почему он занялся возвращением погибших, как происходит поиск пропавших без вести и почему в «ЛНР» тяжелее работать, чем в «ДНР».

Как долго существует ваша организация?

«Союз Народная Память» – это официальное название нашей структуры – существовал и до войны. Мы занимались поиском погибших в Великой отечественной войне. Организация существует с 2011 года. Мы провели Всеукраинский съезд поисковиков,  на котором было принято решение создать такую организацию, которую я с тех пор и возглавляю.

Я читал, что вы занимались бизнесом и оставили его ради поиска павших солдат. Как это произошло? Почему вы приняли такое решение?

Не то чтобы я совсем перестал им заниматься. Моя супруга взяла на себя основные обязанности. В тот момент ситуация это позволяла. Вдвоём руководить одним и тем же было несподручно. Я случайно попал в поисковое движение. Поехал в первую экспедицию и  понемногу затянуло. Я почувствовал, что это моё. Наверно каждого мужчину посещает мысль: «Ну хорошо, денег ты заработал. А какой след после себя оставишь? Чтобы не стыдно было внукам рассказать, чтобы тобой гордились, в конце концов. Этому решению предшествовало ряд событий… я считаю это были знаки данные свыше. В амбаре одного фермера скопилось порядка трёхсот останков павших солдат Великой Отечественной войны, которые волонтёры найти нашли, но в виду незнания законодательной базы не могли достойно перезахоронить.

Я, как предприниматель, сразу понял, что нужно делать. Нанял юриста. Изучил проблему. Обратился в милицию. По останкам завели уголовное дела, привёз судмедэксперта, чтобы он дал заключение, что это не криминал, и останки принадлежат более раннему периоду… Останки не могут быть сами по себе, им нужны первичные документы. Тогда я первый раз  увидел такое большое количество человеческих костей. На меня это произвело большое впечатление. Кроме того, там было две медали, по которым можно было идентифицировать двух человек. Остальные были неизвестны. После того как я всё это увидел, мне начали сниться не то чтобы кошмары, но какая-то каша: война, взрывы, окопы. Я просыпался по многу раз за ночь,  начал быстро уставать. Няня моего ребенка заметила это, я поделился с ней переживаниями. А она мне и говорит: «Я вам не хотела рассказывать, но мне тут недавно сон приснился. Как будто вы заходите домой, а за вами идут две прозрачные фигуры в солдатской форме и они вас о чём-то просят, а вы их не слышите». Когда она мне это сказала у меня мурашки по коже пошли, я осознал, что я вторгся в потусторонний мир, мир мёртвых. И меня так сильно это впечатлило, что перед сном я сказал: «Ребята, я вам обещаю, я вас похороню». И в ту ночь я впервые нормально выспался.  Занимаясь этой работой, начинаешь верить во многие вещи, которые раньше не замечал.

Расскажите, как от поиска останков воинов Первой и Второй мировой вы перешли к воинам АТО?

Мы с самого начала знали, что перейдём. Ещё в мае месяце знали, что будем этим заниматься. Не думали, что так быстро. Мы думали, что начнём, когда всё это уже закончится. Потому, что я тогда не представлял, как под снарядами можно всем этим заниматься. Ещё в мае прошлого года мы ездили на вахту в Закарпатье – было столетие первой мировой, мы решили, таким образом, его отметить. Копали на месте где были бои и первой, и второй мировых войны. Гильзы двух войн лежали рядом. На одном и том же месте. Мы сидели у костра и думали о том, как бы не хотелось заниматься третьей войной.

Я вспоминал часто этот эпизод пересечения войн, когда уже сейчас мы ездили на Саур-Могилу – забирать разбросанные останки, фрагменты тел. Ходишь, видишь гильзы от «калаша», осколки от современных мин, запчасти от техники и вперемешку с этим металлом, лежат осколки, пулемётные ленты с той – Великой отечественной – войны.  То же самое место, прошло семьдесят лет и опять всё повторяется.

Так вы по собственной инициативе решили заниматься поиском «двухсотых» в АТО?

Я сразу знал, что без нас вряд ли обойдутся. Мы знаем, как это делать. Накоплен колоссальный опыт. Поэтому когда к нам обратились за помощью военные, мы долго не думали. Сразу собрались и поехали.

А на подконтрольной Украине территории вы работает? Забираете тела сепаратистов?

Я не могу говорить о всех нюансах. Согласно действующему УПК все тела должны передаваться в органы, там должны заводиться уголовные дела. Оснований потом отдавать их кому-то у органов, нет. А для того, чтобы иметь возможность работать, нужно находить обоюдные компромиссы, быть непредвзятым и аполитичным. Я думаю, вы понимаете, о чём я. Наш девиз: «С мёртвыми не воюем». Погибший солдат – он уже не солдат. Это уже чьё-то имя, которое надо вернуть родственникам и не важно, с какой стороны он погиб и за что он воевал.  Если кто-то в чём-то был виноват, он уже поплатился своей жизнью.

И сколько тел вы уже нашли?

Результаты делятся на два: тела, которые мы просто транспортировали, из зоны АТО, предварительно получая информацию о их местонахождении. И, собственно, поисковой результат – это тела, которые приходилось искать, заниматься эксгумацией. Таких тел мы нашли под 560. Всего вместе – с транспортируемыми телами – будет точно за 700.

Вначале была масса запросов от родственников: о том, что там нашего видели, позвонили, сказали, видели по телевизору. По согласованию с той стороной, которая отвечала за нашу безопасность, приезжали на места, забирали и увозили обратно, сначала передавали военным, так как не был ещё отработан механизм, что делать с телами. А потому, сами отвозили судмедэкспертам в Днепропетровск и Запорожье. Это было в августе, тогда перемирия ещё не было. Попадали под обстрелы, под «дружеский огонь», разные ситуации были. Когда началось первое перемирие, стало проще работать. Мы обнаглели стали активно кататься туда, сюда. Были большие результаты потому, что всё лежало на поверхности. Осенью был спад, потому, что снова начались столкновения, пошли дожди.

Каким образом вы договариваетесь сепаратистами о проезди на подконтрольную им территорию?

Первые переговоры и первую экспедицию организовали не мы, а офицеры управления гражданско-военного сотрудничества ВСУ. На них как раз возложена ответственность по данной тематике. Мы работаем в тесном контакте, всё официально. И с той стороной находимся в контакте, эти рабочие контакты по организации экспедиций происходят каждый день. Беспрепятственное прохождение блокпостов на нашей стороне нам обеспечивают офицеры ВСУ, а на той стороне обеспечивают комбатанты ДНР.

Расскажите, как от начала до конца проходит поиск погибших?

У нас есть «горячая линия». Сначала люди звонили на личные телефоны и в сентябре мы поняли, что нужно создавать такую линию и электронную базу данных. У нас появляется информация, что в селе Х на поле, в посадке или в огороде находиться безымянная могила. Эту информацию могут сообщить местные жители, родственники или комбатанты. Потом мы согласовываем с той стороной, когда и как мы можем туда поехать. До крайнего блокпоста ВСУ нас сопровождают украинские военные. Мы его пересекаем и там нас подхватывают определённые люди. И мы в сопровождении этих людей приезжаем на место, загружаем «груз-200», оформляем документы и везём тело судмедэкспертам. Это если единичный случай.

Я много слышал о том, что трупы минируют, это не осложняет работу?

Я тоже очень много раз об этом слышал. Мы даже в начале брали с собой кошки, что бы на всякий случай переворачивать тела на безопасном расстоянии, а потом уже преступать к осмотру. После сотого останка мы перестали это делать, так как ни разу не столкнулись с минированием. Это просто миф и не более того. Таких мифов очень много.

Трупы нельзя просто так взять и перевести в любом автомобиле. Вы используете какую-то специальную технику?

По началу, когда нас просили заняться этим, у нас не было совсем никакого транспорта. Я обратился к соседу, тот дал «газель». Военные у кого-то попросили холодильник, он постоянно ломался и мы решили, что лучше без него. Использовали термо-будки. Выкручивались как могли. Уже когда наступила зима, волонтёры купили нам нормальный холодильник. Совсем недавно нам подарили еще один. Теперь всего их два.

И сколько людей работает в проекте?

Непосредственно в полевых работах участвует около шестидесяти человек. А вообще в проекте около сто двадцати. Большинство, помимо волонтёрской деятельности, работают на своих обычных работах. Кто-то является пенсионером. Работа тяжёлая, опасная, но пока волонтёрская, к сожалению.

Психологически это очень тяжёлая работа. Как ваша команда справляется с напряжением?

Мы уже прошли тот этап, когда было трудно. Каждый выработал свой какой-то способ защиты. Были люди, которые не справились и не смогли дальше продолжать. Это нормально, тут ничего такого нет, не каждый готов видеть такую картинку и с увиденным, потом жить. Нас всех поменяла эта работа, мы по-другому стали смотреть на многие вещи. На войну, на информационную войну. Ведь мы бываем по обе стороны и знаем гораздо больше, чем каждая сторона в отдельности. Мы одни из немногих, кто знает всю картинку в целом. Поначалу не было времени переживать. Выезжали в шесть часов утра, приезжали в двенадцать часов вечера. Ещё надо было составить отчёты о том, где и кого ты нашёл.

Вначале нас никто не инструктировал, на что надо обращать внимание. Нам дали бланк в четыре листа – бланк оформления неопознанного тела. Там есть пункт «размер пальцев», другие мелочи. Когда приехали на место, поняли, что времени заполнять всё это просто нет. Надо собирать всё, пока солнце не нагрело или не рвануло где-нибудь.

В процессе, спустя месяц, мы сформировали свои бланки. Сравнили с бланками Международного Красного Креста, оказалось, что наши основные пункты совпадают. Привозили эти бланки, и уже в лагере человек забивал их в электронный реестр. Там есть привязка к местности и основные отличительные черты тела. Когда-то, возможно, это  будет востребовано.

Как вас поменяла эта деятельность?

Люди приезжают с одними убеждениями… Один наш волонтёр поехал на отдых домой, он сам с Полтавской области, рассказал своим родственникам о том, что в АТО происходит, а они начинают с ним спорить, не верят. Люди, сидя у себя дома, смотря телевизор видят одну картинку. Когда туда попадаешь, видишь совсем иную картинку. И она не совпадает с общепринятыми догмами. Ни с одно, ни с другой стороны. Возникает нечто среднее между этими двумя полярными догмами. Хочешь, не хочешь, но отношение меняется. Когда видишь весь этот ужас, желание добиваться чего-то с помощью войны пропадает. Я стал терпимее к человеческому мнению. Никакие убеждения, никакая вера не заслуживает того, чтобы убивать другого. Жестокость порождает ещё большую жестокость. Это продолжается до тех пор, пока кто-то не скажет: «Стоп, ребята, а с чего это всё собственно началось?»

Вы говорили, что не ездите на территорию подконтрольную «ЛНР», почему?

Почему не езжу? Езжу. Но не так, часто как хотелось бы. Там постоянно возникают разные трудности. В «ЛНР» отношение к украинской стороне более негативное, если дипломатично подбирать слова, чем в «ДНР». То ли дело в менталитете то ли в чём-то другом, я не знаю. Там другие взгляды, другой подход. Но там есть ребята, афганцы, которые очень нам помогают. Благодаря ним мы вывезли ни одну сотню тел. Спасибо им. Однако так организованно заниматься поиском как на территории подконтрольной «ДНР» там не получается. Хотя, там есть места, которые хотелось бы разведать.

У скольких бойцов, которых вы вывезли, были именные жетоны?

В прошлом году – в Иловайске и на Саур-Могиле – мы нашли не более пяти тел с именными жетонами. Это из более ста пятидесяти тел. Потом они стали немного чаще попадаться.

Что человеку необходимо предпринять, если у него пропал родственник?

Это зависит от того, кто пропал. Если мирный – это одно, если боец ВСУ или человек с другой стороны – это другое. В любом случае стоит обратиться в местное СБУ, милицию. Заявить о том, что человек пропал без вести. Это малоэффективно, но обязано должно быть соблюдено. Потом обращаться к нам – либо по телефону, либо на сайт.

Чем государство может помочь в вашей работе?

Мы забрасываем письмами руководство страны и пытаемся их убедить в том, что это их работа, вывозить оттуда погибших и искать без вести пропавших.Мы устали заниматься АТО. Мы хотим вернуться к Великой отечественной войне. Мы молим Бога, чтобы не появилась новая работа. И нам все говорят: «Ребята, желаем вам, чтоб вы остались без работы». Хочется заниматься той войной потому, что там осталось ещё очень много работы.

На сегодняшний день наша работа нужна только матерям пропавших. Что бы организовать нормально эту работу, должен заработать какой-то межведомственный центр. Не тот фиктивный, который уже создали, а настоящий. А не так как сейчас: мать полгода ждёт тело своего погибшего сына, в результате нашей работы и работы судмедэкспертов наконец-то получает тело, хоронит. После чего от СБУ получает справку, что по данным СБУ он в плену. Мать переживает бурю эмоций, сходит сума, цепляется за эту последнюю соломинку, пытается дозвониться до СБУ, а там отвечают какие-то секретарши, которые ничего не знают и ничем не могут помочь. Никто не думает о чувствах людей. Когда ты уже получил тело, ты уже думаешь, как организовать похороны, купить гроб и так далее. То есть ты уже можешь как-то работать с этой ситуацией. А вот когда ты не знаешь судьбы своего близкого… не дай Бог кому-то это испытать. Это рана, которая долгие годы  не заживает. Потому, что ты совершенно ничего не сможешь сделать. Представьте ощущения матери – с сыном нет связи, она знает, что в этом месте произошла мясорубка: «Где он?! Что он?! Может где-то лежит, истекает кровью, а я тут сижу. Куда бежать, кому звонить? А вдруг он в плену!» Это незнание съедает изнутри. Я знаю, были случаи суицидов среди матерей. С такими людьми надо беседовать. Нужны специалисты. Потому, что многие правдами и неправдами находят мой телефон, хоть я и не психотерапевт, звонят мне. Я, как могу, успокаиваю их. Я им говорю правду. Иногда жестокую правду. Многие успокаиваются,  благодарят. Иногда, человека надо просто выслушать.  Что-то посоветовать. Дать надежду, сказать, что мы сделаем всё возможное. Каждый, кому они дозваниваются из государства, говорят: «это не в моей компетенции… в рамках уголовного дела… я не имею права… я не осведомлён… я не знаю». Всё! Никто не создал ничего для таких матерей. Чтобы, переименовать улицы у нас деньги находятся, а чтобы создать центр по подобного рода вещам – нет. У нас такое отношение к человеку. Раз погиб – значит всё, больше ничего не сделать. «Чем вы лучше Сталина, против которого вы боретесь?» — хочется спросить у власти! У вас такое же отношение к погибшим, как и у него было.  Нет человека, нет проблем. У меня, честно, в последнее время накипело! Ощущение, что это никому не нужно, кроме матерей. Бывают случаи, когда тело в морг доставили, положили куда-то. Кто-то кому-то по смене не передал и оно лежит там три месяца. А родственники уведомлены, что тело уже прибыло. С важным видом отвечают: «подождите, подождите». Потом через народных депутатов начинают смыкать за веревочки, и выясняется, что к телу ещё никто не подходил. Ну бывает. И такого масса…

Обратиться за помощью в «Союз Народная Память» можно на сайте организации или по «горячей линии» – 0-800-210-135

Денис Мацола для Informator.lg.ua