Недавно в Интернете появилась фотография, на которой изображён Олег Царёв с сыном – 1 сентября в какой-то крымской школе… Если на мгновение забыть (если это можно забыть), кто такой Царёв, что такое сотворили «царёвы», чем мы им обязаны, то ничего особенного – папа и сын…
Вот только какая-то вселенская грусть у одного на лице, у другого… не скажу на чём. Можно было бы даже на мгновение подумать, что такие, как Царёв могут задуматься, засомневаться. Но это только на мгновение, дальше вспоминаешь, из какого материала сделан папа этого мальчика, и понимаешь, что он лишён многих способностей простых смертных: способность к глубоким переживаниям и учащённому сердцебиению у ТАКИХ людей проявляется только в исключительных случаях. Я бы никогда не позволил себе такой вольности, как пытаться объяснить что-либо Царёву, глупо и бесполезно, а вот, глядя ребёнку в глаза, захотелось что-то попытаться объяснить…
«Сын за отца, конечно же, никак не отвечает, но от клейма «сын Царёва» тебе не отмыться уже никогда, и люди до скончания века на тебя будут смотреть только так, и любое твоё действие будут рассматривать только так. У тебя страшно грустное лицо, это можно, наверное, списать на то, что лето кончилось, школа, и всё такое, как обычно в таких случаях. Даже хочется посочувствовать тебе – я всегда сочувствую детям, когда лето заканчивается. Но я хотел тебе сказать о другом.
Это, безусловно, очень нехорошо – плохо высказываться при ребёнке о его папе (я был бы страшно недоволен, если бы кто-то при моём сыне что-либо нехорошее говорил обо мне). Взрослые обычно говорят в таких случаях так: если ты что-то хочешь сказать мне, то и говори мне, причём здесь мой ребёнок? Но тебе рано придётся привыкать к тому, что люди будут обязательно, глядя на тебя, вспоминать, чей ты сын и думать, что бы они хотели сказать и сделать твоему папе… С этим ничего уже не поделать. Об этом стоило бы задуматься твоему папе заранее, но ранее ситуация была такая, что быть «сыном Царёва» было очень круто, и твой отец именно, исходя из этого, вёл себя, и делал то, что он делал.
А вел он себя так, что то, что люди называют государственной и политической деятельностью твоего папы привело к тому, что очень у многих детей лица сейчас гораздо грустнее, чем у вас с твоим папой. И если, грусти на лице твоего папы очень многие люди радуются (как я тебе уже объяснил, с этим ничего не поделать, и ты с этим будешь сталкиваться всегда), то грусти на лице ребёнка радоваться не принято. Я представил себе лица многих детей, которым вручали награды вместо их пап, потому что папы уже погибли, и их смерть – это результат действий твоего папы. Я вспомнил лица детей, которых массово в начале прошедшего лета вывозили из Луганска из-под обстрелов, у них на лицах было такое, что и словами-то не описать. Твой папашка – молодец, увёз тебя подальше от обстрелов, это правильно, но многие не успели, пришлось, как-то выживать так, ожидая, что может прилететь мина, снаряд или ещё что-нибудь. Недалеко от моего дома тоже летало, однажды прилетело совсем близко. И знаешь, что мне пришлось сделать? Я заложил окна мешками с песком, чтобы если прилетит что-то и упадёт близко, то не посекло осколками мою семью через окна. А мой сын, он чуть-чуть старше тебя, любил тогда играть на подоконниках (в нашем доме очень большие подоконники, на них очень много всего можно было расположить). А теперь подоконники были завалены мешками, и в своих привычных местах он играть уже не мог, и мне пришлось выделить ему подоконник в другой комнате (там я закрыл окно металлическими щитами снаружи). Я сказал своему сыну, чтобы он перешёл туда, и я долго объяснял ему, что если слышишь такой звук, как будто что-то летит, то нужно отойти от окна и спрятаться за стену (стены у нас в доме толстые, за ними надёжней).
Я не буду тебя обманывать, я очень сильно не люблю твоего папу, и постараюсь, если мне доведётся его встретить, доставить ему такие неприятности, что ты можешь оказаться сиротой. За что? За то, что в результате его «работы» (все родители ходят «на работу», правда, ведь) мог, и до сих пор может оказаться сиротой мой сын, или я мог бы тогда оказаться отцом калеки, или я мог бы его… Нет, пожалуй, я даже не буду договаривать это. А ещё за то, что в результате «папиной работы» у нас теперь стало больше сирот на сколько-то тысяч, как со стороны тех, кому твой папа нравится, так и со стороны таких, как я, которым он очень не нравится.
Моему сыну повезло – он всего лишь пока не может жить в нашем почти полностью отремонтированном доме, но у него есть и папа, и мама, и никто из нас не оказался, ни раненым, ни покалеченным. Ему, в этом смысле, можно сказать, что повезло, но многим повезло гораздо меньше. Ему повезло, что когда стало совсем опасно оставаться в нашем доме, я, как и твой папа, его оттуда быстро увёз туда, где безопасно. И теперь все его неприятности заключаются только в том, что он не может играть в своей комнате, его семья периодически меняет дома и города, в которых живёт, он не может по этой причине завести себе постоянных друзей, постоянного учителя, постоянную школу и так деле. Но это мелочи по сравнению с тем, что могло бы случиться, и что случилось со многими другими детьми и их родителями.
Я на прощанье чужим детям обычно желаю: будь умницей, слушайся родителей… Да и тебе я ничего другого не могу пожелать, твой папа, безусловно, желает тебе только добра. Я, вот, не очень хорошо понимаю, чего он желает другим детям. А ты будь умницей и слушайся родителей».
Георгий Сущенко для Informator.lg.ua