Почему Майдан продолжается и сейчас? Кто, в первую очередь, виноват в вооруженном конфликте на Донбассе? Какое место в мировоззрении среднестатистического жителя этого региона занимает ненависть к Украине или обида на нее? Как искать пути к примирению и объединению страны? Своим мнением по этим и другим вопросам с Informator.lg.ua поделился автор книги о событиях в Донбассе «Художник войны», журналист, а в недалеком прошлом – шахтер из маленького городка Ровеньки на Луганщине, Максим Бутченко.
– Давайте начнем с того, что вы немного расскажете о себе, как проделали путь от ровеньковского шахтера до киевского журналиста?
– Я родился в г. Ровеньки Луганской области. В этом небольшом городе находится одно из крупных угольных предприятий Донбасса – «Ровенькиантрацит», сейчас выкупленное Ринатом Ахметовым. Я работал там 12 лет. Начал горным рабочим, а закончил – помощником начальника участка. Такая вот немудренная карьера трудового класса. С подросткового периода я отметил в себе стремление писать, а маленький город это аквариум – замкнут не только внешне, но и внутренне. Эта замкнутость не дает никакой возможности для самореализации.
Въезд в Ровеньки
Хотелось что-то изменить в своей жизни, поэтому я пошел учиться на заочное и получил образование журналиста. Через какое-то время, в 2012 году, попал в журнал «Корреспондент». Меня взяли на испытательный период, с этого началась моя журналистская деятельность.
На ситуацию в Донбассе я смотрю не только как журналист, а как соучастник всех этих событий, которые происходили, происходят, и еще будут происходить.
– Как вам кажется, почему именно Луганская и Донецкая области оказались охваченными пророссийским террором? В Украине ведь есть еще немало регионов, где сильны пророссийские настроения – Харьков, Днепропетровск, Одесса.
– Думаю, причин несколько. Харьков и Днепропетровск, это, все-таки, в некотором смысле, центры. Харьков – «первая столица», крупный центр образования. Днепропетровск – промышленный центр, а также «кузница кадров» для политической элиты на протяжении долгих лет. Поэтому, имелся какой-то социальный лифт из регионов. В Донецке и Луганске ситуация несколько другая.
Эти города нужно разделять. Не зря история так пошутила и сделала их двумя отдельными «республиками». Разница в том, что в Донецке, как ни крути, происходило сосредоточение всех финансовых потоков Донбасса. Луганск же – это периферия и провинция Донбасса. Поэтому, у Луганска сложился комплекс неполноценности по отношению к Донецку. Донецкие и луганские всегда ссорились, это было еще во времена Партии регионов, хотя и казалось, что это монолит. Думаю, две «республики» образовались не в последнюю очередь потому, что было, как минимум, две политических группировки.
Принципиальное развитие в том, что Луганск всегда считал себя недооцененным. Донецк – это сосредоточение, в основном, металлургических предприятий и какое-то количество угольных. На Луганщине – в основном, угольные предприятия. «Ровенькиантрацит» и «Свердловантрацит» давали 50% всего энергетического угля в Украине. Поэтому, Луганщина – регион с более выраженным шахтерским оттенком.
Есть несколько моментов – психологический комплекс подростка или комплекс младшего брата. Второй момент – развитие промышленности влияло на мировоззрение.
Комплекс неполноценности – важная черта Луганской области, а комплекс потерянного влияния характерен для Донецкой. Эти совершенно разные факторы, которые в итоге привели к печальному результату – «ДНР» и «ЛНР».
– Принято считать, что сама жизнь в Донбассе, и, в частности, в маленьких шахтерских городах, очень тяжела – работы не хватает, проблемы с экологией и так далее. Насколько это соответствует действительности?
– Человек – удивительно обычное существо, которое привыкает, практически, к любым условиям. Именно благодаря этому, людям удалось пережить тяжелые периоды. Но важный момент, что социальные и трудовые условия на Донбассе сильно отличались и отличаются, например, от центра Украины.
Чем в первую очередь? Тем, что большая часть людей, которые там работали, особенно на угольных предприятиях, трудились просто в рабских условиях. На моей памяти несколько раз были случаи, когда в выработках из-за нарушения режима безопасности, температура была выше сорока градусов. Даже если сидишь и ничего не делаешь, пот с тебя льется ручьем. А необходимо в это время работать – таскать железяки, и все остальное. У людей кровь идет носом, они теряют сознание, и все это, понятно, очень сильно влияет на организм – на нервную систему, вестибулярный аппарат и так далее. Начинаются проблемы со здоровьем. Технологии, которые применяются на наших шахтах – все 50-60-х годов прошлого века.
Наряду с тяжелым физическим трудом – довольно невысокая оплата. Я когда был помощником начальника участка, зарабатывал примерно столько, сколько на тот момент составляла средняя зарплата по Украине. Есть совсем небольшая категория шахтеров, которые получают сравнительно большие деньги. Но они работают еще тяжелее, чем остальные. Поэтому создается такой диссонанс, глубокая пропасть между тяжелыми условиями труда и маленькой зарплатой.
2004 год. Максим Бутченко (второй справа)
В США если за год один или два человека погибают в шахте – это трагедия. У нас за год погибало 200-250 человек в угольной промышленности, когда она работала нормально. Почему? Пренебрежение правилами безопасности, старые технологии, экономия на всем подряд. Люди видели смерть, погрязли в тяжелых условиях существования. В 40-50 лет многие шахтеры уже старики.
И вот получилась такая фишка «Услышьте Донбасс!». Многие жители региона кричали об этом совершенно искренне. Они видели, в каких условиях работают, сколько зарабатывают и винили в этом центральную власть. Хотя, на самом деле, виновата была, в первую очередь, власть местная. И олигархи, которые внедрились в угольную промышленность.
То есть, людей просто загоняли в рабство, они жили так годами и винили в этом Киев. В какой-то момент у людей пропала способность к логическому построению, обоснованию смысла в собственной жизни.
– Как сегодня работают угольные предприятия на вашей малой родине?
– Сейчас большинство шахт работает только для поддержания выработок. В шахту опускается небольшое количество людей, выкачивают воду, которая постоянно там скапливается. А по добыче показатели очень невысокие. Я знаю, что если раньше шахтеры получали зарплату 6-7 тысяч, сейчас получают тысячу. Раньше выходили 21 раз в месяц, сейчас – 2-3, редко больше.
Зато, очень активно работают «копанки». Они бывают нескольких видов. Первое – это стратегические запасы Советского Союза. Они имеют большую мощность – то есть, большие пласты либо выходят на поверхность, либо под поверхностью. Если глубина больших шахт составляет, порой, больше километра, то здесь глубина – 20 метров, например. Никто точно не знает, сколько они добывают, это нигде не учтено, поэтому происходит банальное разворовывание недр.
Второй тип копанок – основан на другом принципе. Вот представьте, работала шахта, а потом закрылась. Вход с поверхности засыпан и законсервирован. Но по технологии добычи угля в выработке по бокам оставляют так называемые «целяки» – по 30-40 метров угля. Это нужно, чтобы распределить горное давление.
После того, как шахта закрылась и ее, как бы, нет, люди под видом какой-то плановой работы эту шахту открывают и вынимают эти неучтенные запасы. Еще до войны было непонятно, сколько «копанки» добывают, а сейчас, я думаю, там идет просто дикая разработка.
– Каким образом сейчас им удается сбывать уголь в Россию? Там ведь тоже добывается уголь, причем, карьерным способом.
– Думаю, что дело в цене. Она не учитывает ни нормальную зарплату, ни налоги государству, за счет этого они серьезно «демпингуют» и составляют конкуренцию. Уголь всегда востребован. В каких количествах не вывози – ты всегда можешь приехать куда-то в село и продать. Но думаю, что там уже проработаны схемы и масштабы вполне промышленные.
– Можете составить примерный психологический портрет типичного жителя Ровенек?
– Это довольно непросто, так как все люди достаточно разные. Наверное, правильнее будет составить примерную картину того, как они видят мир. Им кажется, что по какой-то неизвестной причине жизнь поместила их в место, откуда тяжело выбраться. И они живут с комплексом вины, что они осуждены «не по делу». К этому добавляется ощущение, что их постоянно «не слышат». Все это выработало в них патернализм – юношеское отношение к жизни. Они мыслят на каких-то максимальных подростковых категориях. Почему так легко вошел термин «хунта»? Никто же даже не изучал, хунта – это военные, которые захватили власть, он абсолютно не подходит. Так что, сейчас эти люди похожи на подростков, которые играют в «войнушку». Для них это все – не настоящее. Они не осознают последствий. Когда, например, начали грабить инкассаторские машины, я своим родственникам сказал: «Идите, снимайте деньги. У вас скоро не будет работать банковская система, никто не будет возить деньги». Они не верили. Это яркий пример того, что люди не могут воспринимать жизнь такой, какая она есть, мироощущение искривленное, перекошенное. А все потому, что они не могут понять первопричину, почему все так сложилось в их жизни.
Патерналист – это человек, застрявший в юношеском возрасте. Он всегда рассуждает максимальными категориями – только «фашисты» и «Красная армия», не может быть третьего.
Следующий момент – эти люди легковерны. Они до сих пор верят в обещания, что, может быть, что-то наладится. К тому же, способность изменить собственную жизнь настолько низка, что большинство из них соглашаются с тем, что происходит. Почему они не выезжают? Многие, конечно выехали, но гораздо больше осталось. Из четырех миллионов там выехал, ну, миллион. Это фаталисты, которые доверяются судьбе. Раз судьба привела их туда, значит, они будут находиться там еще долго. Мне кажется, что если Россия будет экономически поддерживать этот регион 10 лет, значит, они будут еще 10 лет там жить – это ненормальное согласие со своей тяжелой судьбой при любых условиях.
Большинство этих людей глубоко неидеологичны –не верят ни в «русский мир», ни в украинский национализм, ни во что-то другое. Эти люди – закалённые материалисты. Даже если это не всегда заметно, они, зачастую, рассуждают материальными категориями: пенсии, зарплаты, тарифы. Для них мир построен только из материального.
– Даже за идею «русской весны»?
– В чем был просчет Путина и всех остальных? В Кремле думали, что они пойдут за «русский мир», пойдут на Киев. Но наши сограждане хотели идти на Киев не за «русский мир», а за лучшей жизнью, как в Крыму. Этого не случилось.
Теперь им будет тяжело интегрироваться. У них останется обида, что желаемого не произошло. На данном этапе, думаю, они внешне легко интегрируются, если Украина выделит буквально миллиарды на восстановление Донбасса. Тогда они выйдут на улицы в вышиванках, с украинскими флагами, но внутренне все равно всегда будут против.
– Здесь я заметил небольшое противоречие: Вы говорите, что они – материалисты. Однако они готовы жить и терпеть нечеловеческие условия «республик» ради «русского мира».
– Дело в том, что другая фундаментальная черта жителей Донбасса – духовная заброшенность. Среди моих знакомых множество людей пыталось выехать в Россию. И они возвращались как побитые собаки. Они хотели уйти от судьбы. В сторону Украины – не хотели ехать. Отправились в Россию и увидели, что их там никто не принимает, к ним зло относятся, жить приходится в каких-то «хибарах». И жизнь оказалась еще хуже, чем на Донбассе, так что решили вернуться. Поэтому, сейчас они как неприкаянные души между двумя мирами – Украиной и Россией.
Иногда в семье, чисто подсознательно психологически в семье кого-то отвергают. Как правило – старшего ребенка. А здесь – младшего отвергли – Луганск и Донецк. Об этом, кстати, я писал в своей книге и пытался множество вещей характеризовать на более понятном уровне. Эта книга – реальные события из жизни моих родственников, которые живут в Луганской области. Содержание романа отвечает на ваши вопросы: Кто они такие? Почему условия труда такие? В чем различие между ними и остальной Украиной? Я там привожу множество примеров, пытаюсь продемонстрировать менталитет этих людей, способ их мышления.
– То есть, при написании книги вы использовали реальные прототипы?
– Это больше, чем просто прототипы. Вот, Людмила Алексиевич, которая недавно получила Нобелевскую Премию, пишет в жанре «художественной документалистики». Так получилось, что я тоже начал писать в этом жанре, даже еще не представляя, что он будет таким популярным и востребованным.
Это история конкретных людей, которая перенесена на бумагу.
Продолжение следует…