…Один из них сказал нам в январе 2014 года: «Будет гражданская война».

Мы посмеялись над ним: «Шутишь, что ли? Какая война? Кто здесь будет воевать, с кем?».

Мы хихикали над ряжеными казачками и молодежью с рабочих окраин, над косноязычными и злыми ораторами на митингах в Донецке, над забавными транспарантами с грамматическими ошибками, над глупостью их и недисциплинированностью.

Когда зазвенели первые выбитые стекла и загрохотали первые выстрелы, мы перестали смеяться.

Мы стали со всем вниманием и почтением слушать тех, кто предвидел это. Кто продолжал все два года, пока мы работали вместе, предсказывать дальнейшее развитие сюжета с потрясающей точностью. Иногда ошибаясь в сроках и никогда – в фактах.

Судьба столкнула нас с теми, кто без оружия приехал на Донбасс после Северной Ирландии,Ливии, Ирана, Ирака, Туниса, Южного Судана, Филиппин. С теми, у кого за плечами по двадцать лет опыта работы в миротворческих миссиях, сотни предотвращенных конфликтов и десятки урегулированных.

Нам повезло и не повезло одновременно. Нам не повезло, потому что в наш дом пришла война. Но нам повезло, потому что мы познакомились с профессионалами экстра-класса. Например, тот самый январский наш собеседник, предсказавший нашу войну, был в числе тех, кто участвовал в процессе примирения и получил в этом году Нобелевскую премию мира за подписание соглашения в Тунисе.

Мы работали с ними и учились у них. «Learning-by-doing». Полтора года напряженного самосовершенствования ради того, чтобы выжить самим и помочь выжить тем, кто вокруг. Потому что мы чуть сильнее, и способны – а, значит, должны – взять на себя ответственность за беззащитных.

Главное, чему научили нас наши новые учителя: путь к миру на войне начинается с избавления от иллюзий…

Уроки войн чужих

Лев Николаевич Толстой был не во всем прав. Несчастливые семьи, страны и народы тоже похожи.

Здесь уместнее слова Экклезиаста: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».

Почти два года назад, весной 2014-го, нам казалось, будто с нами происходит нечто экстраординарное. Но при всей трагичности этих событий следует посмотреть правде в лицо: это не великая война добра со злом, это не «наш последний и решительный бой», это не эпохальная битва. Это локальный конфликт, которых прямо сейчас на этой планете происходит около 25-ти, а прошло и забылось число куда большее.

И это первая иллюзия, с которой болезненно расставались мы, и с которой придется расстаться всем. Мир не спешит к нам помощь. Мир не шокирован беспрецедентным актом агрессии. Мир вообще не считает, что происходит нечто экстраординарное.

Страны третьего мира живут в таких условиях десятками лет. А бюргер из государств золотого миллиарда убежден, что его это не коснется, потому что специально обученные профессионалы за уплаченные им налоги решат эту проблему.

И бюргер прав. Профессионалы там с самого начала, и работают в поте лица. Тот факт, что о них мало что известно, говорит как раз о том, что они действительно профессионалы.

Вторая иллюзия, которую следует отбросить, — легенда о возвращении прошлого. Это очень, невероятно больно.

Самым большим нашим желанием полтора года назад было вернуть «все как раньше». Мы часто говорили об этом. Вспоминали, мечтали. Мы считали наши трудности явлением временным. Жестоким, но кратким испытанием, после которого мы вернемся в привычный мир новыми – умудренными, закаленными, сильными.

Но кошмар не заканчивался. Нас одолевало уныние.

«Вам нужно просто принять это как данность, — посоветовал один из наших новых друзей. – Ничего уже не будет как раньше. Конфликт всегда создает новую реальность для каждого, кто в нее так или иначе вовлечен».

Наконец, третья иллюзия, от которой следует избавляться – иллюзия собственной правоты.

На войне заранее следует быть готовым к тому, что весь твой старый опыт окажется бесполезным. Что ни один твой прогноз, основанный на предыдущем знании, не сбудется. Что теперь все совсем по-другому.

И старые давно знакомые люди ведут себя по-другому. И твое положение в обществе другое. И само общество изменилось.

И, главное, почти ничего из желаемого не случится. Потому что у конфликтов свои объективные правила развития сюжета, и обмануть их никому не удавалось.

Жестокая математика

Статистика, которую мы собирали по крупицам от живых участников всех описываемых ниже событий, опровергает все, что говорят о проблеме Донбасса представители отечественного политикума.

За последние 20-25 лет в мире случилось около сорока крупных конфликтов и локальных войн. Еще несколько сотен удалось предотвратить усилиями переговорщиков и миротворцев.

Всего три истории закончились победой одной из сторон: Хорватия (1995); Шри-Ланка (2007); Ливия (2011). В первых двух разгрому противника предшествовали длительные перемирия по четыре-пять лет. В третьей понадобилось масштабное внешнее вмешательство.

Во всех остальных случаях – переговоры и подписание соглашения.

Как правило, миротворцы стараются сохранить территориальную целостность страны, в которой произошел конфликт. Очень небольшое количество спорных территорий получили независимость (Косово, Восточный Тимор).

Во-первых, современный мир все-таки базируется на нерушимости послевоенных границ. Вмешательство внешних игроков почти всегда имеет место. Но лишь до некоторого предела.

Во-вторых, отделение спорной территории не означает автоматического окончания войны. Напротив. Когда Южный Судан отделился от Судана, бывшие части одной страны тут же объявили друг другу войну и сцепились за спорные приграничные районы. В одной из битв случайными жертвами стали полторы тысячи мирных жителей.

Самый частый выход из конфликтных ситуаций – подписание соглашения между центральной властью и представителями спорных регионов. Соглашение это, как правило, передает часть полномочий правительства местным органам управления. «Принуждение к децентрализации». Наконец, зачастую новый принцип взаимоотношений центра и проблемного региона закрепляется через изменения в Конституции страны.

Украинские власти готовят масштабную децентрализацию. Но как бы отдельно от войны на Донбассе.

А зря. Децентрализацию не нужно воспринимать как сдачу национальных интересов или проявление слабости. Это достаточно распространенный способ урегулирования конфликтов: Южная Африка (1994); Индонезия после военной диктатуры (1998); Северная Ирландия (1999); Тунис (2014); Филиппины (в процессе реализации).

Статистические закономерности можно воспринимать в штыки. Можно не соглашаться. Можно спорить. Но – до поры до времени.

«Блокада это плохое решение. Оно не способствует завершению конфликта. Наоборот: пока есть блокада – идет война. Посмотрите на Израиль, который от Палестины отгородился настоящей стеной. Разве это помогло остановить конфликт?», — качая головами, говорили наши иностранные партнеры.

Что в итоге? После введения пропускной системы силовые структуры в зоне АТО накрыла волна коррупции. А окончание войны стало еще дальше, чем было, потому что пораженные в правах мирные жители обозлились на Киев.

«Нельзя полагаться на военную силу. Территория останется за тем, кого поддерживает гражданское население. Это же аксиома!» — утверждали миротворцы и переговорщики со стажем.

Их не слушали. О диалоге и взаимопонимании никто не вспоминал. Наши предложения встречались иронично: «Вы просите «услышать голос Донбасса», да?».

А потом дедушка принес на блокпост в Луганской области банку меда с гранатой внутри. И колодцы в одном селе, куда вошли украинские военные, оказались отравленными…

«Нельзя накалять ситуацию! Общественное мнение нужно заблаговременно готовить к тому, что будут переговоры, и это единственный путь к миру», — эта мысль даже сегодня в Украине считается крамольной.

Хотя первыми в переговоры друг с другом вступили те, кого обе стороны отправили за себя умирать. Время от времени в новостях появляются сообщения об удачном освобождении военнопленных. Все понимают, что это происходит не в стиле «Освобождения рядового Райана». Военные с обеих сторон давно ведут диалог, и находятся в постоянном контакте.

Когда шли бои в аэропорту Донецка, городская «скорая» доставляла в местные больницы всех подряд, и украинские офицеры потом ездили в город прямо из разбитого терминала за своими солдатами.

…Британское правительство десятки лет обещало своим гражданам, что никогда и ни за что не вступит в переговоры с ИРА. Но однажды официальные лица Соединенного Королевства оказались в ситуации, когда у них не было иного выхода. И политики вдруг осознали, что сейчас им нужно как-то объяснить общественности, почему они будут делать то, чего клялись не делать никогда.

В миротворческой и дипломатической практике эта ситуация обозначается полушутливым термином «Oh, shit!»-moment. Нас он тоже ждет, этот момент. Это неизбежно.

Раньше мы в это верили. Когда таскали гуманитарные грузы в обстреливаемые районы Донецка. Когда только учились падать на землю при звуке разрывов. Когда водили потрепанные машины под свист и вой минометных мин. Сейчас мы знаем. Просто знаем.

Инструментарий мира

Один из соавторов этой статьи, Марина Черенкова, имела возможность говорить с одним из тех, кто вел переговоры с ИРА со стороны британского правительства.

Радикалы пытались сорвать переговоры, и давили на участников. Конкретно этого человека пытались заставить отказаться от участия в процессе страшно и жестоко – боевики убили всю его семью.

Но он все равно сел за стол.

— И ты смог с ними говорить? После всего, что случилось с твоей семьей?

— Я просто все время держал в голове одну мысль: с другими семьями это повториться не должно…

Через много лет после этого второй автор, Евгений Шибалов, волей случая столкнулся с одним из тех, кто сидел по другую сторону стола на тех же переговорах.

У Раймонда Маккартни не было причин желать мира. Он потерял кузена, застреленного британскими солдатами. Он провел семь лет в рядах ИРА и 25 лет — в тюрьме. Он устраивал голодовку в знак протеста против жестокого обращения с нелояльными ирландцами.

Но и он сел за стол переговоров со своими вчерашними врагами.

— В Ирландии в какой-то момент люди осознали, что … за продолжение вооруженной борьбы каждая семья платит собственной болью, — объяснил Раймонд.

Им было тяжело переступить через боль и обиды. Но они смогли.

Потому что переговоры – единственный путь к миру. А они хотели мира для своих народов и своей страны.

Переговоры – крайне действенный инструмент, если речь идет о ситуациях, подобных нашей. Потому что он позволяет достичь многих практичных результатов.

Например, упомянутое выше освобождение пленных. Обмен телами для опознания и экспертиз.

В общем и целом, главных функций у переговорного процесса три.

Первая – легитимизация будущего мирного решения в глазах общественности. Пусть конфликт идет много лет, но однажды вариант урегулирования появится. Если есть налаженный переговорный процесс, мирное соглашение шоком для народа не станет.

Вторая – способ узнать своего противника. Тотальные меры на линии разграничения (пропуска для миллионов людей, проживающих на неподконтрольной территории, полная товарная блокада, запреты на провоз определенных вещей и медикаментов) говорят о том, что украинские силовики о своих визави не знают ничего.

Через полтора года войны украинское общество до сих пор спорит, что происходит на востоке страны, внешняя агрессия или внутренний конфликт. Катастрофическая нехватка информации.

Третья – это способ прекращения конфликта на своих условиях. Сейчас такого варианта нет. План урегулирования создан за пределами страны, ему придется следовать, ведь мы не смогли предложить свой вариант.

Так случилось, потому что были Минский, Норманнский и Женевский форматы, но не было формата нашего.

Несостоявшиеся победители других войн в один голос признают: надо было вступать в переговоры, но эйфория и снобизм вынудили нас упустить свой шанс…

Хорватские сербы выигрывали одно сражение за другим. Они контролировали значительную часть страны.

Но они совершили те же ошибки, которые совершают сегодня представители самопровозглашенных республик. Они делегировали другим право говорить от своего имени и они были высокомерны по отношению к международному сообществу.

Радован Караджич сейчас размышляет о своих промахах в гаагской тюрьме. И его навещает один-единственный старый соратник. Остальные его бросили и предали.

Во время первой из пяти попыток урегулирования на Балканах боснийцам обещали почти половину территории и квоту в правительстве Сербии. Они спесиво отказались.

Остальные четыре раунда переговоров были посвящены попыткам вернуться к изначальному варианту.

Алия Изетбегович, член Президиума Боснии и Герцеговины, до конца жизни сожалел об упущенном моменте…

День грядущий

Попробуем заглянуть в недалекое будущее. Если оставить все как есть (а это возможно при отсутствии политической воли для урегулирования конфликта), нас ждет один из трех вариантов развития событий.

Первый – «эта музыка будет вечной». Точкой невозврата считается пятилетний рубеж. Если конфликт не урегулирован за этот срок, он может тянуться десятилетиями в горячей фазе. И таких примеров в мире огромное множество: Ливия, Сирия, Зимбабве.

Второй – замороженный конфликт. Шаткое статус-кво. Этот вариант часто встречается на постсоветском пространстве: Приднестровье, Нагорный Карабах и др. Примечательно, что ни одна страна с таким анклавом в составе своей территории примеров успешного развития не демонстрировала. И да, Донбасс слишком большая территория для «заморозки».

Третий – непризнанная территория де-факто начинает функционировать как член международного сообщества: Северный Кипр, Тайвань и пр.

У каждого конфликта есть исход, к которому он идет «по умолчанию». Изменить предначертанный путь могут ум, воля и сильное желание достичь мира для всех.

Прежде всего – в интересах мирного населения, которое в любой войне всегда является проигравшей стороной.

Евгений Шибалов, Марина Черенкова

* мнение редакции может не совпадать с мнением авторов