Одна из граней войны на Донбассе – пребывание «на подвалах» у боевиков. Каждый, кто оказался там даже на час, может поведать немало леденящих душу подробностей. Но одно дело, когда рассказы «побывавших» являются основой для статей и телесюжетов, совсем другое, если они в будущем станут аргументами для привлечения извергов к ответу.

Именно этим и занимается Анастасия Семенова, документатор нарушений прав человека в ходе вооруженного конфликта на Донбассе благотворительной организации «Благотворительный фонд «Восток-SOS».

«Мы были на связи с родственниками пленных в любое время суток»

— Анастасия, расскажите сначала, как вообще возник «Восток-SOS»? 

— До войны в Луганске работала правозащитная организация «Поступ». Вот на базе ее и крымской правозащитной организации «Дiя» и образовался «Восток-SOS», дислоцирующийся сейчас в Киеве.

А предыстория такова. Патриотически настроенные активисты стали объединяться весной 2014 года, когда происходили известные события, в частности в Луганске, откуда большинство тех, кто нынче работают в «Восток-SOS», в том числе и я.

Тогда в Донбассе случались небезопасные для участников местных Евромайданов и митингов за единство страны инциденты. Некоторых моих нынешних коллег принудительно удерживали распоясавшиеся «ополченцы», впоследствии ставшие настоящими боевиками.

Когда Луганск и окрестности начали обстреливать, люди спешно покидали свои дома. Была ситуация, близкая к хаосу, полная неразбериха. Именно в тот период «Восток-SOS» открыл «горячую линию». Граждан интересовало, как выехать из этого ада, где найти хоть какое-то жилье, кто поможет с одеждой и прочими бытовыми необходимостями и т.д. Словом, весь этот поток следовало как-то координировать.

Очень много было звонков о пропаже родственников – военнослужащих или обычных мирных жителей. Кто-то рассказывал, как на его глазах задержали близких, кто-то расспрашивал, не знаем ли хоть что-нибудь о конкретном человеке. Важна была любая мелочь.

В какой-то момент пришло понимание, что эти сигналы нужно учитывать, обязательно расспрашивать подробности, записывать контактные телефоны и данные, ведь за каждым звонком – чья-то судьба. Наши волонтеры приняли решение оформлять эти истории, как говорится, отдельной строкой.

Осенью 2014 года я пришла помогать в эту организацию. И попала на данный участок работы.

— Вы же сами переселенцы. Чем могли помочь?

— Для начала рассказывали обратившимся, как правильно им поступать, координировали их действия, советовали подавать заявления в полицию, СБУ, международные организации, сами звонили туда.

— Как вас воспринимали силовики?

— Слово «волонтер» со времен Майдана обрело магическое свойство. На нас обращали внимание, однако помогали на личном уровне, а системно, в глобальном смысле, ни государство, ни силовики с нами тогда не взаимодействовали. В тот момент все вообще было очень сложно.

Поэтому мы, перво-наперво, объясняли людям, что нужно зарегистрировать факт пропажи человека. Его родственникам на неподконтрольной территории предлагали номера «горячих линий» СБУ, Администрации президента, чтобы там обязательно зафиксировали обращение.

— Обратиться можно было по телефону?

— Да.

— Как убедиться, что звонок приняли?

— Знаю, что обращение на «горячую линию» СБУ — это гарантированная запись. Мы тоже фиксируем каждый звонок.

Знаете, если сейчас забить в поиске «пропавший без вести», тут же высвечиваются телефоны, адреса и т.д., куда обратиться, наши в том числе.

Потом возникла следующая проблема. Надо было организовать что-то вроде социального сопровождения родственников пленных или задержанных, которые звонили нам. Их нельзя было оставлять наедине с горем, потому что ни со стороны государства, ни со стороны правоохранительных органов в ту пору реакции не было. Мы были с ними на связи в любое время суток, пытались поддержать хотя бы словом.

Люди находились в отчаянии, не понимали, куда, как говорится, бежать, кто реально может им помочь. Многие из них проживали на неподконтрольной территории. Там вообще непонятно, к кому апеллировать, кто их выслушает.

Еще нужно было, когда боевики кого-то отпускали, связываться с их родственниками, чтобы предложить содействие в выезде из «республик».

Освобожденных из плена кормили, обогревали, давали им одежду, часто они нуждались в медицинской и психологической помощи.

В тот момент у нас не было спонсорских или донорских средств. Потому договаривались с больницами Киева, объясняли ситуацию, кто мы, чем занимаемся, и медики бесплатно лечили их, причем делали это очень добросовестно.

Короче, старались помогать всем, насколько это было возможно.

В конце 2014-го – начале 2015-го в обществе о проблеме пленных стали говорить вслух.

Постепенно мы узнали, что другие организации тоже занимаются аналогичной деятельностью. Наладили контакты с «Донбасс SOS», «Мирным берегом» и другими. Попытались как-то поделить «парафии», потому что сложно было охватить все.

Со временем именно в нашу организацию больше стали обращаться мирные граждане, побывавшие в плену. Львиная доля сейчас – именно они.

Поток обращений рос. Кроме озвученной выше помощи, особую важность обрел вопрос документирования событий, произошедших с этими людьми.

«Международный суд в Гааге — наша стратегическая цель»

— Какие категории пострадавших можете перечислить?

— Это: бывшие пленные или заложники — гражданские, мирные люди; пропавшие без вести; пропавшие без вести, но, увы, уже со статусом погибших, когда родственники подтвердили это; военнопленные, хоть мы на них не специализируемся, но они также есть в нашей базе данных; расстрелянные без суда; свидетели преступлений, связанных именно с нарушением прав человека.

Есть еще очень интересная категория — граждане РФ, которые с вполне ясными целями пребывают на оккупированной территории Украины, о чем нам достоверно известно. Они нередко пропадают без вести, оказываются в плену.

— В Украине?

— В «своем».

— А их за что?

— Есть информация, что приезжих проверяют на «яме» от двух дней до полугода. Такая процедура. Предполагаю, что заявления их родственники в своей стране не подают никуда.

— Ну да, «их там нет».

— Само собой. А в Киев россияне не обращаются по понятным причинам. К тому же они наверняка боятся интереса со стороны ФСБ. Думаю, что количество таких пленных никогда никто не узнает.

Как-то на «горячую линию» позвонила женщина из России. Рассказала, что ее муж сопровождал гумконвой, и его задержали украинские пограничники. Спрашиваю: «В каком месте?» — «Пересечение Ростовской области и Украины». Она даже не говорила «ЛНР». Дала ей телефоны международных организаций. Больше о судьбе этой семьи ничего не знаю. Однако сам факт, что задержали гражданина РФ, довольно красноречивый.

Возвращаюсь к документированию.

Сразу сделаю акцент на том, что мы фиксируем факты нарушений прав человека по обе стороны линии фронта, независимо, совершены ли они боевиками незаконных вооруженных формирований или представителями украинских силовых структур. В процентном соотношении фактов нарушений прав человека со стороны боевиков, по зафиксированным у нас данным, в разы больше, чем со стороны украинских силовых структур и это насилие совсем иного порядка…

Мы записываем истории тех, кто согласен с нами говорить. Сначала беседуем, потом заносим в базу, что вероятно, на этом слове делаю особый акцент, было совершено такое-то нарушение по отношению к конкретному лицу.

В 2014-м как такового документирования не было. Мы просто слушали горькие рассказы вышедших из плена. Потом поняли, что это такая уникальная информация! Нельзя, чтобы она потерялась.

Подчеркну важный аспект: мы входим в коалицию «Справедливость ради мира на Донбассе». В ней несколько организаций, которые работают на этом «поле», каждая по-своему, но при этом координируют действия, чтобы не опрашивать одного и того же человека и не травмировать его лишний раз.

Одна из целей коалиции — документирование нарушений прав граждан.

— Речь о каких нарушениях?

— Самых разных. Это пытки и жестокое обращение, казни без суда, гендерное и любые другие виды насилия. Принято считать, что гендерное – это сексуальное насилие. Вовсе нет. По международным принципам это и насильственное раздевание, оскорбление, удары в область промежности, которые делают в дальнейшем невозможной репродуктивную функцию, издевательства, психологическое давление, угрозы и т.д. Мужчины-пленники тоже подвергались гендерному насилию.

— Что такое документирование? Верите ли вы на слово или требуете какие-то документы?

— Сначала скажу, вообще для чего собираем все эти сведения.

Изначально было понятно, что наше общество должно в будущем пережить два автономных процесса:  адвокация (кампания, направленная на защиту прав и интересов определенной социальной группы — ред.) на национальном уровне и международный суд в Гааге, это наша стратегическая цель.

Однако этому предшествует документирование. Сам процесс — это запись на диктофон рассказа, в случае согласия — видеозапись. Потом аудиозапись полностью дословно расшифровываем. Далее наши аналитики ее дополняют. К примеру, если названы чьи-то позывные, находим упомянутого человека, сверяем места геолокации, вставляем данные гугл-карт.

Это один из этапов верификации. Понятно, что лишь частично можно выяснить, насколько правдив рассказ, поскольку не исключены и ложные сведения.

Мы не являемся следователями. Наша задача — собрать как можно больше информации, чтобы передать ее в международный суд. А дальше будут работать специалисты. Если документатор возьмет функции следователя на себя, он сильно навредит делу.

— Вас кто-то учил этой специфической работе?

— Многое освоили на практике, что-то узнали на тренингах международных организаций Global Rights Complians, FIDH и других, где нам детально рассказывали правила международных судебных процессов и досудебного следствия.

«За каждой записью в нашем журнале труд не одного человека»

— Где и как беседуете с людьми?

— Сначала знакомимся по телефону, потом воочию.

— Но не все ведь живут в Киеве.

— Выезжаем в любую точку Украины.

— Только ради того, чтобы опросить?

— Да. Даже в самую глубинку, в самые недоступные места. Чтобы расспросить, записать. Часто собираем информацию по крупицам. За каждой записью в нашем журнале труд не одного человека.

— Бывает, что жертва обещает все рассказать, а потом передумывает?

— Бывает. Это ее право.

Отдельная тема – узнать у бывшего пленного, кого он там видел. Это ведь дает надежду родственникам других несчастных. Знаете как важно сообщить им, что такого-то числа их близкий был там-то, то есть хотя бы известна локация человека. Это огромная помощь. Эмоции при таких разговорах не передать.

— У вас сейчас меньше работы в сравнении с самым разгаром событий на востоке?

— Больше. Просто уже работаем системно, много анализируем.

Всего в нашей базе 477 фамилий, задокументирована 91 история. В 2014-м был пик обращений – от 5 до 20 звонков в сутки. Часто с одним и тем же человеком разговаривали несколько раз за день. Поддерживать людей нужно было постоянно.  Это колоссальная работа.

После прекращения активных боевых действий динамика спала, но все равно к нам обращаются родственники пропавших, пленных, задержанных. 

— Те, кто побывал в плену, — это проукраинские граждане?

— Очень тяжело назвать какую-то одну причину, по которой забирают «на подвалы».

Мы периодически делаем тематические отчеты для международных организаций. В первом отчете нужно было выяснить, задерживают людей по национальному, по религиозному признаку. Для международных судов это важно. Оказалось, что нельзя четко сказать, что именно по этим признакам. На самом деле причин задержания масса.

— Какие?

— В первую волну задержаний в «ЛНР» и «ДНР» попали бизнесмены, предприниматели и т.д., у которых было что «отжать», и «неблагонадежные» — активисты, открыто высказывающие проукраинскую точку зрения. Знаем факты, что им даже устраивали провокации.

— В смысле?

— Допустим, подозревают кого-то в «неправильных» взглядах. Организовывают ситуацию, чтоб он явно это продемонстрировал. Могли, например, в темное время суток крикнуть «Слава Украине!». Ответил — уже кандидат «на подвал». Если рисовал где-то украинские флаги, само собой.

В лапы боевиков попадают люди любого возраста. Даже очень пожилые. И происходят с ними, невзирая на это, самые ужасные вещи.

— Можно конкретнее?

— Пока не будем об этом. Сформулирую так — пытки и жестокое обращение. Это однозначно так квалифицируется.

Только один пример. Однажды в 2014-м в «подвал» в одном городе привели человека, укравшего из чужого погреба банку с консервацией. «Закрутку», как мы называем. Его уложили, привязали за руки-ноги, а другим пленным запретили его подкармливать под угрозой расстрела. По словам очевидцев, он умер мучительной смертью. Его сознательно морили голодом.

— Сейчас, по-моему, задержания активизировались.

— Пожалуй, ситуация хуже, чем в 37-м. Возьмите чудовищную историю с ультрасами «Зари».

Хочу сказать еще вот о чем. Мы не раз сталкивались с тем, что журналисты необдуманно подают информацию об оказавшихся в плену. Поймите, в сюжетах и статьях на эту тему надо взвешивать каждое слово. Сенсаций тут быть не может, ведь речь идет в буквальном смысле о жизни людей.

— Были ли вышедшие из плена в относительном благополучии?

— О чем речь! Нет, конечно. Скажу одно: как минимум психологическому насилию там подвергались все.

— Подростки тоже попадали «на подвалы»?

— Не могу достоверно об этом говорить. Задокументирован рассказ пленного, что с ним в камере сидел подросток. То, что несовершеннолетний находился в неволе, уже нонсенс.

А вот подростки — свидетели каких-либо противоправных действий есть.

— Пленные после освобождения перебрались на подконтрольную территорию или остались в «республиках»?

— Из задокументированных, безусловно, все в основном «на большой земле». Но в нашей базе данных есть побывавшие в плену, оставшиеся там и категорически не желающие об этом говорить.

— Как вы их находите?

— Они к нам обращались изначально. Или их родственники. В основном это истории 2014 года.

Мы не упускаем человека из виду. Но часто, допустим, звоним родным пленного узнать, как дела, есть ли новая информация. Они отвечают, что его выпустили. А дальше «спасибо, до свидания», и кладут трубку.

Знаете, какой в последнее время интересный факт выявили?

В «буферную зону» (территория, где, согласно Минским договоренностям, нет тяжелого вооружения — ред.) периодически ездят мониторинговые миссии, это представители нашей организации и иностранцы, в том числе россияне. Так вот, мы с удивлением обнаружили, что те, кто побывал «на подвалах» и подверглись там пыткам, не понимают, что нарушили их права. Или не знают.

Разговариваешь час, и вдруг выясняется, что собеседник был в плену. Или спрашиваешь: «Вас удерживали там-то?». «Нет, вы что». Потом вспоминает, что две недели назад был «на подвале» и что его били.

То есть наши цифры однозначно меньше реальных.

Подытоживая, скажу, что сейчас надо быстро документировать все ситуации. Время идет, многое стирается в памяти пленных, потом сложнее будет все цепочки событий восстанавливать.

И еще. Мы предлагаем всем ответить на вопросы анкет. Были анкеты об участии детей в вооруженном конфликте, о гендерном насилии и т.д.

Так вот, во всех анкетах финальный вопрос: «Как РФ участвует в конфликте — финансирует, непосредственно или еще как-то. Какие доводы можете привести?»

Это задел для международного уголовного суда. Однако загвоздка в том, будет ли признана эта война внутренним конфликтом или агрессией РФ.

Поэтому наша задача — собрать доказательства об участии россиян в этой войне.

— Это очень важная работа.

— Она морально изматывает. Но если есть цель, тогда все преодолимо.

Да, мы понимаем неприятную морально-этическую сторону своих вопросов, понимаем, что травмируем людей, поэтому стараемся их обезопасить, информационно в том числе, предоставить психолога. И в то же время осознаем, что эту работу нужно делать.

Международный суд, дай Бог чтоб он случился, не решит всех проблем. Параллели с Нюрнбергским процессом, о которых говорят многие эксперты, неуместны. Возможно, всю правду человечество так и не узнает.

Пока скажу одно: насилие, которое чинят боевики на Донбассе, — особенное. Оно носит системный и массовый характер. Во всех операциях РФ прослеживается единая нота: граждане этой страны, приехавшие воевать в Украину в составе бандформирований, получают удовольствие от пыток, унижения, чужой боли.

Пощажу читателей, обойдусь без подробностей. Скажу лишь, что это садизм в чистом виде. Убеждена, что нелюди должны быть наказаны.

А тем, кому вдруг понадобится наша помощь, сообщаю телефон «горячей линии» «Восток-SOS» — 099-736-42-41.

Максим Тарасов для Informator.media