Несмотря на весь сюрреализм и страх в зоне ты часто улыбаешься. Глупой и пустой улыбкой. Иногда мне кажется, что она больше мстительная или циничная, чем глупая…

В иллюзорном «русском мире» тебя встречают «палац культури», «студія писанкарства», «санітарно-епідеміологічна станція», «паляниця», «пиріжки», «вул. Сосюри», «квіти», «ринок».

Ты идешь среди этого всего и понимаешь, что именно здесь и сейчас пересеклись все параллельные прямые мира. Тебя это смешит и злит одновременно. Сжав губы, улыбнувшись очередному «і», «є», «ї»   в надписях, вывесках и витринах, ты зло шепчешь, глядя на триколор, —  врешь, не пройдешь! Здесь твое двуязычие приобретает иной смысл. Здесь двуязычие – вызов. Как-то так! Вызов пришедшему защищать «русское» «русскому миру»…

Рукодельная

…Эти ряды на рынке были моими любимыми. Когда рынок еще начинал строиться, это был маленький серо-голубой киоск. В него всегда было трудно пробраться, а выйти еще труднее. Хозяйка ларечка вечно находилась в полусогнутом состоянии из-за того, что весь товар был разложен в коробочки, ящички, контейнерочки, которые стояли друг на друге. Чтобы что-то найти или достать, ей приходилось постоянно их переставлять и наклоняться. Так в изогнутом положении она слушала заказы, держала все в памяти, быстро-быстро перебирая только ей известные коробочки. Как она запоминала — где они лежат и куда она их переставляет – непонятно. На ларьке не было названия. Все называли его просто – «рукодельная».

Всего за пару лет малюсенькая рукодельная преобразилась, заняла с двух сторон ряда по три больших и светлых контейнера (так на рынке называются торговые модули).

Нитки, схемы, бисер, коннекторы, ткани, пайетки, крючочки, иголочки, рамочки… Здесь всегда можно было найти всё, о чем мечталось, и к чему стремились непоседливые ручки.

Схемы вышивки были расположены по размерам. Эти – для гобеленов. Эти – для крестика. Эти – для глади. Эти – для бисера. А еще – ленты, искусственные цветы… Здесь же можно было заказать веночки, вышиванки, рушники и детские украинские костюмы. Через время в одном из модулей открыли и постоянную выставку-продажу. Городские рукодельницы сдавали под реализацию свое творчество и частенько прибегали, чтобы на вырученные от продажи деньги взять что-то новенькое в коллекцию. Вышитые портреты Тараса Шевченко и Леси Украинки в калиновых венках всегда весели в центре. И не долго. Их покупали в школы, детсады. Вышитые бисером иконы и рушники покупали на свадьбы. Именные вышитые иконы, стали трендом для подарков на день рождения. А еще куклы-мотанкии, пысанки, сувениры. Донбасс перед войной стремительно украинизировался. И народное творчество, как нельзя лучше открывало в людях спящее генетическое зерно.

Сейчас работает один из шести модулей. Бисер, ленты, схемы. Все тоже, но ассортимент меньше. Оно и понятно. У людей нет денег, не до рукоделия. Центральное место теперь занимают иконы. С горечью отмечаю множество схем с царской семьей, иконы Владимиру. Это товар из РФ. Ни волошек, ни калины. Суровые лица святых, мучеников. Но всё равно возле ларька по нынешним меркам людно, аж целых пять покупательниц. Перебирают схемы.

– Скажите, а это все рушныки или еще есть? – спрашивает покупательница, – Тут только Пасхальные.

– Есть, не выкладываю, чтобы не перелапывали, – отвечает продавец. – А вам Великодневый?

Покупательница кивает.

На прилавок ложится кипа рушников. Мне не видно, чем они отличаются, так как их плотно обступают выбирающие.

– Ой, а мне бы с жытом и волошками, – бросает перебирать иконки и поворачивается к рушникам еще одна покупательница, – так хочу золото с синим, да, да, и вот нитки у вас именно такие, яркие, волошковые, а с люрексом, золотые есть?

Пожилая покупательница с затянутыми в нить губами и таким же затянутым на голове платком, косится на щебечущих, переборчивых рукодельниц.

– Иконы надобно вышивать, остальное грех, от православия отвернулись, вот Бог и карает, – резко, прокаркала она, глядя ровно перед собой. Вроде бы и в никуда, и как бы обращаясь к веселуньям.

– А что плохого в рушнике, бабушка, – отвечает одна из покупательниц. — Иконы всегда рушником оборачивали.

– Нет такого слова в русском православии — «рушнык», – кривит губы женщина в черном платке. Слово «рушнык» она говорит, грубо подчеркивая «ы».

– Ой, да как же нет, что ж по-вашему полотенце на икону класть, – возмущенно машет в ее сторону покупательница. – Полотенце только к кресту привязывали, как покойника нести, а на икону так рушнык. И молодые на что стают, на рушнык, правильно?! Не на полотенце же, – хихикнула она. – И вообще, знаете, что, не по православному с указаниями к чужим людям в душу лезть.

Женщина в черном вспыхивает негодованием. Она натягивается, словно струна, чтобы выплеснуть из себя что-то мерзкое. Оно клокочет в ней так, что мне кажется, что я это слышу. Ее губы, платок — еще сильнее натягиваются, от чего она становится похожа на черный стержень. Мне неприятно находится рядом. Я стала слишком чувствительная к людям и слышу, как от нее просто летят сгустки ненависти и злости. Но она не успевает ничего сказать в ответ.

Женщина, давшая отпор, резко выставляет перед ней руку, словно припечатывая ее к месту или ставит заграждение, и выдает:

– Мне батюшка в церкви сказал, кто с нравоучениями в душу лезет, тот в Ад первым идет. Гордыня это, грех великий-то!

Она как-то смешно токнула, подчеркнув «о», что все улыбнулись. Искренне так. Открыто. Глупо и цинично одновременно. Я поймала себя на том, что я, наверное, так же глупо выгляжу, стоя рядом с ними и улыбаясь в никуда.

Я не осмелилась спросить за портрет Шевченко. После пережитого я все еще боюсь людей в зоне. Война научила меня держать защиту и помнить: свои здесь у каждого свои.

В глаза бросилось много схем с маками, цветами. Мимозы. Розы. Васильки-волошки. Ромашки. Ирисы. И огромные поля маков. Война войной, а красоту еще никто не отменял. Спасет ли мир красота, я не знаю. Я знаю, что она спасает душу. А это на войне важно…

Хлеб

Из-за войны и маленьких зарплат все больше и больше женщин возвращается к тому, что пекут хлеб дома. Так было на Луганщине в 90-е. Мука, дрожжи, вода, соль. На голове белый платочек. И на кастрюльке с подходящим тестом тоже. Обязательно крахмаленный, белый, ну, может быть с небольшим рисунком…

Я помню, как мы дома пекли хлеб. Вспоминали бабушкины рецепты, хитрости, наставления. На каком-то этапе внутри тебя что-то включается. Что-то такое, что заставляет тебя остановиться, закрыть глаза и вздохнуть полной грудью. И продолжить вымешивать тихо намурлыкивая песню. Ты не помнишь ее. Песню. Она идет из груди, из солнечного сплетения, окутывает тебя. Слов нет. Ты их вспоминаешь больше по звукам, чем по смыслу. Однажды я мурлыкала песню, мешая тесто, а мама улыбнулась. Когда хлеб был готов, она спросила, помню ли я что пела. Я сказала, что нет, это не важно, что-то просто мугыкалось. Оказалось, что я пела на польском. Мама смеялась, мол, вот твоя житомирсько-польська кров й обізвалась.

Мой отец из Коростышева. Его мать не говорила по-русски, а бабка, вроде бы как польская еврейка, говорила на жутком суржике – смешанном польском и украинском, страшно материлась и кляла всех «псякровью», что при знакомстве было мною переведено, как «все вы собачьи дети». Может быть – так просыпаются гены или генная память, я не знаю. Я видела свою родню по отцовской линии всего один раз. Потом мама и отец развелись, и мы больше не ездили в Житомир.

Сейчас на Луганщине снова пекут хлеб. Это хорошо. Нет, это не о патриотизме. Это о душе. У злой хозяйки никогда не получится хороший хлеб. Это, раз. А любви в их мире остались мгновения.

Круглые, как солнце паляницы, современные хозяйки крестя отправляют в современные печи. Только рецепт тот же, что и раньше. И платочек. И молитва. И улыбка на лице, и тихая песня, которая просыпается где-то внутри.

На Луганщине слишком много зла, политики, информации и ненависти. Им нужно остановиться. Услышать себя. Пусть хозяйки пекут хлеб. Я верю, что то, что спит внутри, оно проснется. И может тогда каждый поймет, где его род и земля. Эта война все равно идентифицирует всех нас, хотим мы того или нет. Рожденный печь паляницу не замесит гамно для лепки петуха…

Продолжение следует.

Олена Степова для Informator.media

Редакция Informator.media не влияет на содержание блогов и не несет ответственности за мнение, которое высказывают авторы