Трехизбенка – село, что находится в Новоайдарском районе, долгое время было одной из самых горячих точек Луганской области. Сейчас здесь гораздо тише, но о спокойствии местным жителям приходится только мечтать…

Когда впервые слышишь о Трехизбенке, в голове сразу возникают вопросы об этимологии названия села, на что местный дом культуры подготовил красноречивый ответ на одной из торцевых стен увядающего здания.

“…Коль прицепишь хотенку к обрыву реки —
называй Прицепиловкой, людям на милость.
А где хаты поставят втроем мужики,
то уже Трехизбенка на свет появилась”.

Найти эти три хаты, с которых началось село, в котором сейчас проживает около двух с половиной тысяч человек, нам не удалось. Между тем, мы больше времени провели с Лилей, медицинской сестрой местной амбулатории, куда благотворительная организация “Восток-SOS” привез фотоэлектроколориметр. Лиля искренне обрадовалась этому сложному лабораторному оборудованию, т.к. теперь они оперативно смогут проводить необходимые анализы, например, измерять уровень гемоглобина.

Говорить с Лилей очень приятно. Не взирая на предмет разговора, ее тихий, спокойный голос дает ощущение стабильности.

Какой случай за все время войны вам больше всего запомнился, Лиля?

У нас Анечка работает в амбулатории. Ее девочке — 5 лет. Был период, когда не было взрывов, все было тихо. Потом опять началось. Во время сильного обстрела мать-пенсионерка, сама Аня и ее мужем опешили. Сели и сидят. А дочка их пятилетняя одела курточку, взяла сумочку с документами, подходит к родителям и говорит: «Че сидим? Пошли в подвал!». В 5 лет она стала взрослым человеком, который наравне с родителями принимает жизненно важные решения. Да, ее детство закончилось в 5 лет. Я плакала неделю после этой истории. Родители опешили, сидят и думают, что делать, а дитя все понимает. В жару надевает теплые вещи, потому что знает, что в подвале холодно, сумочку с документами берет, потому что мало ли что.

Сколько сейчас детей проживает в поселке?

Сейчас 123 ребенка, но цифра эта плавающая, потому что, как только начинаются массированные сильные обстрелы, взрослые вместе с детьми сразу уезжают. Потом тишина наступает – возвращаются. Как ты проживешь в Северодонецке, не имея ни квартиры, ни адекватных средств к существованию? Здесь картошка в подвале есть, дрова и уголь нам бесплатно завез «красный крестик». Если не брать военные действия, то мы еще хорошо живем по сравнению со всей остальной Украиной. У нас 5 сел – это Орехово, Кряковка, Трехизбенка, Лопаскино и Лобачево – 52 км по линии разграничения, у всех одинаковые проблемы. Последнее попадание было месяц назад, повредили 5 домов, прямых попаданий не было.

На базе амбулатории силами местных волонтеров и благотворительного фонда “Восток-SOS” создан центр гражданской активности, где будет оказываться юридическая и психологическая помощь местным жителям. Центр только начинает работу, поэтому Лиля постоянно прерывается на разрешение мелких вопросов.

«Это хорошо, что открыли центр, — говорит Лиля, — Здесь необходима детская и взрослая реабилитация, психологическая поддержка. Постоянной помощи не оказывается, приезжали “Врачи без границ”, привозили психологов. Был очень хороший психолог, который даже предотвратил суицид. За войну — 6 человек повесилось, такого никогда не было. Вот, седьмой случай предотвратил. Помощь очень нужна».

Для оказания первой медицинской помощи у вас есть все необходимое?

Да, нам помогает новоайдарская больница.

Скорая помощь за какое время из Новоайдара приезжает?

Около часа. Сейчас сделали подстанцию еще в Райгородке, вроде будет чуть быстрее прибывать. Понимаете, в самой Трехизбенке очень опасно оставлять скорую помощь. У нас на базе амбулатории есть машины, если какой-то форс-мажор, мы сами выезжаем. У меня здесь нет ни выходных, ничего. Все жители знают, где я и другие сотрудники живут, в случае чего обращаются. Дай бог чтобы не было необходимости, но мы готовы и к раненым, и к больным выезжать.

С проявлениями социальной напряженности медицинский персонал часто сталкивается?

Ой, конечно. Людям очень сложно объяснить, что гуманитарные организации оказывают помощь только по определенным категориям. Но люди не слышат этого. Какая-то организация, к примеру, хочет помочь только беременным, а не беременным не хочет, может, средств у них нет. Вот и возникает напряженность. Начинаются скандалы, бабушкам совсем ничего не объяснить: «Я хворее, чем она хворает». Объясняешь, объясняешь, но все впустую. Например, при бронхиальной астме кому-то помогают, а при бронхите – нет. И все равно люди приходят и говорят: «Я “кахыкаю”, а ты мне не помогаешь». После этого напряжения возникают, всякие «проклятия». Люди говорят такие слова, которых раньше и в мыслях не было. Может, это где-то глубоко сидело, и война все это вскрыла. Я не знаю… А сейчас оно всколыхнулось.

Я помню, в фильмах показывали, как после войны люди восстанавливались: песни пели, веселились, города возводили, все вместе плотины строили. Сейчас я понимаю, что все это было пропагандой. Тогда я верила во все это. Сидим мы как-то с бабкой, я ее и спрашиваю: «Ба, а как во время войны было?» Она мне отвечает: «Во время войны было страшно, потому что нас убивали. А после войны начался самый настоящий ужас». Вот теперь я это понимаю. Нет никакого выдуманного романтизма, гармошек и прочего. Распри и доносы – это есть. Человек идет, пишет донос, он даже не понимает, что человек, на которого он пишет что-то выдуманное, может сильно пострадать. Только потому, что кому-то на одну шиферинку больше дали.

Это доносы, связанные с вашей волонтерской деятельностью?

Да. Я и памперсами, и таблетками, и гуманитаркой торгую в понимании некоторых людей. Чем мы только не торгуем. Обидно до слез было, думала бросить все и не заниматься ничем. А Вера Алексеевна из сельского совета еще в начале войны взяла меня за руку и говорит: «Лиль, ты же помогаешь не только гавнюкам, ты еще помогаешь тем, кому действительно нужна помощь».

Чего не хватает сейчас в селе?

Мира и спокойствия. Возвращения к мирной жизни, чтобы какая-то надежда была. Чтобы была возможность строить планы хотя бы на завтра, уверенности и спокойствия не хватает. Вы понимаете, если у нас сейчас рождается 10-11 деток, а справок по смерти мы выписываем 70. Этого села не будет скоро. Оно вымрет. Раньше теплицы были, молодежь была. Вчера едем, и я вижу теплицы не накрытые, никто ими не занимается. Затраты большие у людей, а сбыта – нет. Нет уверенности никакой. Раньше у нас рынок был шикарный, выращивали ранние помидоры и огурцы, редиску. А сейчас – ничего.

Насколько смертность повысилась в сравнении с довоенным периодом?

Я в 2014 году в день по две справки о смерти выписывала. До октября 2014 года нам сюда два раза в неделю со Стаханова приезжала врач и вел прием. Постоянного доктора в Трехизбенке с 2007 года не было. С января по октябрь 2014 года — 28 справок по смерти. Это за 9 месяцев получается. А с октября 2014 года — 20 справок, за 2 месяца только 20 справок выписала. 2015 год — 45 справок. 2013 год — 29 справок. Это я еще здесь не учитываю молодых людей и пропавших без вести, это не моя ответственность. Они относятся к Старобельску. Нужно как-то направить движения людей, гуманитарная помощь — это хорошо, но нужно что-то еще. Нельзя так больше, этот психоз нужно остановить, трудоустроить людей. Люди приходят, к примеру, на прием. Они начинают говорить про свои болячки и сразу же переключаются на войну, потому что болячка появилась после того, как снаряд упал. Я не могу, я с ума схожу, я у них спрашиваю про болезни, а они только про войну говорят.

В поселке часто сталкиваетесь с делением людей по проукраинским и пророссийским взглядам?

В Трехизбенке этого вообще нет. У нас тут – дети, там – родители живут или наоборот. У меня в Луганске родители остались. Мы завязаны с Луганском, мы всю жизнь там были. Деления на сепаратистов и проукраинских у нас нет, поэтому я вообще не могу понять, почему эта война происходит. Я очень далека от этого, но того танкиста, который попал мне в дом, верите или нет, я бы пошла через линию и загрызла. При это я все равно не могу понять, почему мирных жителей там называют «сепаратистами». Отцу моему — 87 лет, живет на 10 этаже. Пенсию здесь не может оформить, потому что даже выйти не может. А там на пенсию в 1500 рублей он вынужден выживать. Раньше я ему хотя бы могла мешок картошки привезти. А сейчас в Счастье мост развален, здесь на лодке его перевозить нелегально нельзя. Все так живут. Кто-то ребенка тащит на ту сторону в школу, взрываются, бьются, военные гоняют, арестовывают, штрафуют. Все равно идут, в одну и другую сторону.

С военными возникают конфликты?

Бывало иногда, приезжает армия и кричит на нас, что мы — сепаратисты, потому что проголосовали. А я сама держала в руках эти агитки из Луганска в 2014 году. Там два вопроса было: 1 – децентрализация Луганской области, 2 – амнистия «Беркута». Да, дураков ввели в заблуждение. Нам повезло, мы пока за бройлерами ездили, здесь уже голосование закончилось. Потом военные немного побудут здесь с нами и говорят, что, вроде, не «сепары». Помидорки, огурчики им таскаем. Они радуются, говорят, что мы не такие и поганые.

Как в Луганске сейчас живут люди?

Плохо. Хорошо там живут либо военные, либо милиция, либо бандиты, которые машины и квартиры поотжимали. Медсестра там получает также, как и я, только там цены в два раза выше. Правда, электроэнергия и хлеб на той стороне были дешевле. Какие до войны были тарифы, такие они и остались. Воду сейчас по часам включают, не успел искупаться за два часа, значит не успел. На рынках начали бабок гонять, которые укропчиком торгуют. Кому она там мешает? Не сладко им там живется. При всем этом в Луганске есть онкологическая больница. Там дешевле можно обследование пройти, анализы сдать. Врачи там все знакомые. Конечно, мы туда ездить будем. А здесь ближайшие онкоцентры – Лисичанск и Харьков. Это на транспортные расходы только сколько уйдет. Врачи всегда и везде оказывают помощь.

Волонтер «Восток-SOS» Найля Ибрагимова