Когда на Луганщине заговорили о том, что будет, как в Крыму, страшно было все. Потерять дом. Родину. Было страшно видеть военных с оружием. Обстрелы.

Но, поверьте, все это ничто по сравнению с тем, что происходило с людьми…

Представьте, свой привычный мир. Да, что представлять. Оглянитесь вокруг – нас окружают десятки, сотни, тысячи людей: коллеги по работе, соседи, работники ЖКХ на дороге, водители машин, пассажиры, едущие с вами в одной маршрутке, врач, назначающий вам лечение, учителя и воспитатели, которым вы доверяете своего ребенка, родственники, почтальон, случайный прохожий, продавец в магазине, парикмахер… В общем все то, на что мы не обращаем внимания, но оно является важной частью нашей жизни.

В один момент это все становиться не просто частью вашей жизни, мимо которой, вы часто проходите мимо, воспринимая все это, как должное, бытовое и банальное составляющее мира. Все это становится агрессивной частью вашего мира, подавляющей вас, пожирающей вас, сводящей вас с ума своей безумной агрессией и жаждой самоуничтожения.

Изменения социума на Луганщине шли на часы. Еще вчера ты улыбался соседке, когда утром бежал на работу, а сегодня, выходя из дома, стараешься прошмыгнуть мимо нее незамечено. Она стоит, как мраморная кариатида, выпучив мертвые, безумные глаза, перекошенный ненавистью рот и крик, вбивающий в тебя иглы: бандеры, бандеры, на нас напали бандеры, Путина надо звать, Сталина, расстрелять всех, всех!..

Истерика или истерия накрыла многих. Думаю, ну, судя по моему окружению, это было больше 85 процентов населения. И эта истерия раскрывала в людях что-то такое, что напугало меня больше, чем оружие и обстрелы.

Обещание и ожидание России на Донбассе сорвало с социума маски. Нет, не надело, а именно сорвало. Вот эти сегодняшние: «нас обманули», «мы не этого хотели», – это уже одетые маски. Тогда, весной 2014 года, люди, окружающие меня, в один миг стали настоящими.

Я назову это обнулением морали и уже, потом, выехав, продолжая наблюдать за развитием событий, анализируя прошедшее, я не раз остановлюсь и акцентирую внимание на генной памяти или голосе крови.

То, что звучало из вчерашнего тихого сантехника дяди Пети, потрясало: Убить! Убить! Грабить!

Разговоры были не о политике, ну, и о политике тоже, но, как-то меньше. Для меня это тоже было открытием. Ведь в красный угол ставились политические вопросы – присоединение к России, независимость от Украины, смена политического, языкового, конституционного поля.

Но эти лозунги звучали только от политиков. Вчерашние милые соседи, рассуждали о том, что нужно идти в ополчение, так как можно разграбить Киев, Берлин, привезти домой много вещей, а возможно, денег и золота.

У милых соседей был хороший дом с евроремонтом. Он – экс-милиционер, она – домохозяйка, дочка начальника шахты. Джип в гараже. Загранпаспорта. Каждый отпуск – на море в Турции или Египте. И… трясущиеся руки, налитые кровью глаза, машины, сгружающие ночью награбленное ими за день. И разговоры: убивать!

Убивать киевлян. Потом идти на Одессу, там всех убить и забрать квартиру у моря, и на Львов, во Львове просто всех убить и разграбить, они же там заграницей работают, есть что взять, и на Берлин, пригнать хорошую машину, лучше две или три, и кухонный комбайн, пять, и ковер.

Стоящий рядом сосед-чернобылец, заискивающе смотрит соседу экс-менту в глаза: «Не бросай, друг, браток, мы же русские, возьми с собой, я на тебя работать буду, мыть, стирать, убирать, ты себе лучшее забирать будешь, а мне, то, что останется».

Мир менялся не политически, нет. Мир менялся «не отдавать кредит», «награбить», убить», «отомстить».

Представьте: вы привыкли, идя на работу попадать в привычный, мирный офисный, планктонный социум… Буквально на следующий день ты попадал в совершенно другой мир, наполненный совершенно другими людьми. И вчерашние разговоры – «вчера пекла тортик», сменяются на – «мой муж командир ополчения, взяли банк, привез мешок денег, что твой сопли жует».

Вот это было страшно. Это было невыносимо. Неосозноваемо.

И, ах, да, будет, как в Крыму.

«Россия спишет все наши преступления, нам за это ничего не будет, мы же убиваем укропов, это не люди, так, третий сорт, а я еще бы и молдаван, евреев, цыган и азеров бы вырезал, просто раздражают сильно», -это уже сын нашего директора школы. Взрослый, состоявшийся бизнесмен, член социалистической партии Украины.

Мы не были готовы к войне. К оккупации. К обстрелам. В нашей стране не было армии, мы ни на кого не нападали. Мирная жизнь расслабляла, работа давала уверенность в завтрашнем дне. Скоро лето и отпуск. Война не вписывалась в наши планы. Война стала оксюмороном 2014 года.

Война в нашем понимании была больше картинкой из советских фильмов – фашисты, говорящие на немецком языке, танки со свастикой и красные звезды, обозначающие наших.

Мы были не готовы к тому, что фашисты будут говорить на одном, понятном, родном для многих русском языке, который с детства мы учили в школе.

И если логика еще подводила нас к выводу, что оккупант вряд ли будет другом, даже, если он русскоязычный, то представить себе, что твой сосед придет тебя убивать из-за банальной зависти, обиды, после ссоры происшедшей десять-двадцать лет назад, ты не мог.

Мы не были готовы к доносам. Мы не были готовы понимать, когда брат или сестра пишут донос: «он/она наводчик укропов, правосек, прошу расстрелять, а имущество отдать мне».

Мы не были готовые, что врач, коллега по работе, сосед, учитель может не просто с тобой разговаривать, а собирать сведенья о тебе, защищая безопасность «своей страны».

Мы не были готовы к войне, но звук выстрела быстро настраивает на восприятие реальности, и включает систему безопасности, но вот обнуление морали, никак не связанное вроде бы с войной, оказалось опаснее обстрелов.

Вряд ли те, кто поддерживает «донбасских повстанцев» в Москве, Киеве или той же Одессе, знают, что истинными желаниями «повстанцев» были грабеж, мародерство, не взирая на флаги, символику и поддержку.

Убивали русскоязычных русскоязычные. И поддержка «русского мира» не давала защиту от «русского мира». Возможно потому, что «русский мир», оказался не таким, как его представляли его адепты, проживающие в постсоветском пространстве. Цель России не в создании, а в разрушении. Жаль, что тогда на Донбассе это понимали единицы.

Понимают ли сейчас? Там, в оккупации, думаю, что да, но не признают своего участия и вины. Именно те перемены, разговоры и желания стоят между честным признанием тех, кто «мы не этого хотели». Им же нужно будет сказать, чего именно они хотели. В жажде крови не признается никто.

Поэтому, здесь в мирной Украине, как и на территории постсоветских стран, еще нет осознания войны. «Не стреляют» – один из критериев мирной жизни. Так и у нас стрелять не сразу начали. Вот только люди изменились сразу. Сбившись в стаю, став под триколоры, обозначив себя, индульгировав себе, разделив на «своих» и «чужих», вобравших ноздрями запах крови, люди изменились, и эти изменения в них стали моим самым большим потрясением за всю войну…

Олена Степова, для Informator.media