Известный российский журналист, фотокорреспондент и волонтёр Виктория Ивлева в интервью Informator.lg.ua рассказала о украинской «русофобии», русских комплексах, путешествии в чернобыльский реактор и встрече с Шойгу.

(Продолжение. Читать первую часть)

Вы были на многих войнах, но только на этой стали волонтёром. Почему?

Это не совсем так. Я не становилась на других войнах волонтёром настолько, чтобы забросить свою основную работу. Такого со мной не было. Но у меня была масса случаев, когда я занималась тем или иным вариантом спасения людей, а потом это всё превращалось в журналистику, я встречалась с людьми, которым помогла, через много лет, то есть могла  проследить их судьбу, что большая удача для любого журналиста, часто это заканчивалось большим очерком, а иногда с журналистской точки зрения заканчивалось ничем, оставалась только радость от того, что кому-то помог. Я думаю, что было бы неплохо, если бы журналисты, как и врачи, давали бы клятву типа клятвы Гиппократа «Не навреди». Очень важно прожить жизнь в профессии так, чтобы никому не навредить и не сделать гадостей.

Я занимаюсь странной журналистикой. Я не добываю новости. Когда-то в молодости действительно было важно первой добежать до самолёта с непроявленной плёнкой. Интернета не было. Плёнку надо было передавать с пассажирами. Ну пару раз так побегаешь, ну принесёшь первый эту плёнку. Со временем это надоело и стало неинтересным. А интересным стало то, что начинает происходить, когда уходят бравые солдаты, начинается «склейка жизненной тарелки», и она всё время склеивается очень плохо и криво, так как было уже не склеить. Солдаты — это всегда что-то искусственное, потому, что кто-то заставил, отдал приказ, солдат пошёл и убил. А это жизнь, как она есть, когда в разбитом доме из чего-то нужно сделать огонь, потому что дети хотят есть. Когда, чтобы накормить детей, надо собирать геркулес по полу, потому что в коробку попал осколок и теперь каша вперемешку с бетонной пылью.

Начинаются такие простые вещи, которые, кстати, в основном тянут на себе женщины. Мужчины всегда занимаются чем-то большИм. Это такая ежесекундная тяжесть и бесконечное чувство ответственности за ребёнка, которые лежат внутри каждой нормальной женщины, и ты никуда от них не денешься. Это понимание: сдохни, но накорми… Сдохни, но уложи спать… Сдохни, но вытри попу… Это немодная журналистика, она отбирает много времени и не привлекает большое количество читателей, как, к примеру, сообщения о российских войсках на Донбассе – это, вроде бы, более важно. Но что может быть на свете важнее, чем покормить детей, чтобы они не умерли? Это не героизм, это обычная жизнь. Хотя у нас с 1917 года для большинства людей жизнь это ежедневный подвиг.  Как говорится, «гвозди бы делать из этих людей. Крепче бы не было в мире гвоздей».

Наши политики говорят, что сепаратисты не пускают украинскую помощь…

При той степени ненависти, совершенно зашкаливающей, необъяснимой, клокочущей… Мне кажется, в сорок третьем году нацистов так не ненавидели. При такой ненависти Украина, посылающая гуманитарный конвой под украинским флагом, обречена на проигрыш. Но стопицот тысяч волонтёров с небольшими грузами – это был бы успех. Но этого не было сделано. Все, кто возил, возили за собственные или собранные деньги, на свой страх и риск. Украина, как государство, к сожалению, в этом не участвовала. И в этом смысле – социально безответственное государство, оно всё равно социально безответственное, не зависимо, слабое оно или сильное. В России сильное социально безответственное государство, а на Украине – слабое.

Она, Украина, меняется по чуть-чуть. Я вижу героические усилия новых людей, которые прошли в Раду. В то же время депутат, который занимается там социальными вопросами, едет отдыхать за десять тысяч долларов. Это позор и предательство погибших на Майдане. В любой другой ситуации это было бы воровством бюджетных средств, коррупцией, наглостью, но сейчас это просто предательство. Мне кажется, что сейчас на Украине лишний кусок в рот положить – это уже предательство. Я не буду говорить сейчас о России, которая страшно больна, но Украина-то выздоравливает. При этом я вижу огромное количество состоятельных людей, которые никак не изменили свою жизнь. Ну никак! Это всё идёт мимо них. И при этом есть миллионы обычных людей, которые не будучи богатыми, умудряются отрывать от себя сто, двести, триста, пятьсот гривен и отдавать волонтёрам на добрые дела. Я это вижу по людям, которые шлют деньги, веря в наши с Женей Каплиным дела. В основном это простые люди, которые присылают небольшие суммы, но их много. А вот миллионеры захаживают очень редко. Хотя для условного Абрамовича отдать десять тысяч долларов это гораздо меньше, чем для бабушки отдать двадцать гривень от пенсии. Но бабушка несёт каждый месяц, а условный Абрамович покупает очередной клуб «Челси».

Чем эта война отличается от других, которые вы видели?

Эта война прошла через сердце. Эта война стала частью моей жизни. Не скажу, что я каждый день смотрю сводки новостей. Я вообще стараюсь их не читать. Для меня с самого начала было ясно кто прав, а кто виноват. Смотреть на разные ответвления внутри правды и внутри вранья мне не нужно.

Для меня эта война самая близкая. Это беспрецедентная война с точки зрения объёмов применения средств пропаганды. И это враньё, надо признать, с двух сторон, и одно враньё подгоняет другое. Начинается война фейков. Если всё это с заоблачных высот геополитики опустить на уровень человека, это будет просто неприличное в обществе поведение.  Вот человек, и напротив него сидит Дмитрий Киселёв, и говорит ему: «Убей, убей, убей, убей, убей! Ненавидь, ненавидь, ненавидь, ненавидь!» А выгнать Киселёва нельзя, потому что он везде. Это же просто неприлично! Георгиевские ленточки разве что в сортире не висят. Позор и опошление своей истории!

Мне всегда казалось, что советские времена были самыми пошлыми. Да, они были пошлыми, но сегодняшняя степень пошлости,– просто зашкаливает. Надежда Кадышева, поющая песню Цоя «Перемен» — это апофеоз пошлятины! Специально берутся важные, знаковые для всех вещи и превращаются в тошнотворную пошлость. Цой – опошлим Цоя! Война – навесим везде георгиевские ленточки. Я всё жду какой-нибудь гадости с Ахматовой, с Пастернаком, с Гагариным. В шлемах, что ли,  начать ходить? Кстати, хорошая идея! Всем начать ходить в шлемах! Одел шлем — и ты Гагарин.

И ещё, если серьёзно, эта война для меня удивительна подлым молчанием Западной Европы. И фактически предательством моей цивилизации. Европа – это моя цивилизация, так же как она ваша, так же, как ни странно, это цивилизация Владимира Путина. Куда бы он нас ни тянул, в какие китайские дебри не пытался бы уволочь, но сам он европейский человек, европейский злодей. И то, что делают страны, в которых эта цивилизация зарождалась, развивалась, дошла до высшей точки развития, вызывает боль и печаль. Потому что это удар по нашим базовым ценностям. Никогда в Европейской цивилизации предательство не было в числе хороших человеческих качеств. Вместо того, чтобы помочь Украине, пытающейся выбрать европейский вектор развития, идёт бесконечное высчитывание кому что будет выгоднее. Выгоднее всего, когда люди перестают убивать друг друга. Иногда нужно использовать такую вещь, как сердце. Просто взять и пойти по воле своего сердца. Какая, к чёрту, Америка? На нашем континенте каждый день убивают людей! Разве в Западной Европе об этом кто-то не знает? Не надо прикрываться геополитикой. Не надо считать, что это Россия и Америка выясняют отношения. Надо взять послушать свою совесть, отказаться от каких-то мелких благ и помочь Украине выстоять. В идеале, конечно, Украине необходим европейский план Маршала, а не минские переговоры неизвестно кого неизвестно с кем. Когда я начинаю говорить с людьми из западноевропейских стран, глядя глаза в глаза, они как будто просыпаются и на простом человеческом уровне начинают понимать и про беженцев, и про убитых, и про разваленную жизнь. А вот на уровне государств, почему-то этого не происходит. И это абсолютный европейский позор.

Почему россияне едут воевать в Украину, только из за пропаганды и денег?

Ещё из-за комплекса собственной неполноценности. Чем больше страну «зажимали», тем больше этот комплекс вызревал. Имперство тоже часть этого комплекса. На хрена тебе огромная империя, в которой ты управляться не можешь? Пусть у тебя лучше будет маленькая или средняя страна, но удобная. Давно ли у тебя в твоей империи было всё хорошо и по-человечески? У тебя в империи люди до сих пор туалетов нормальных не имеют. Разве кто-то, кроме одного единственного человека, стал счастливее благодаря этой войне? Хоть кто-то? Те, кто взяли в руки автоматы и начали стрелять, сегодня постреляют, а завтра вернутся в свою деревню Чернушкино, а там всё как было, так и осталось. Только теперь они отравлены и искалечены войной, потому что на войне нельзя не искалечиться. В том, что россияне едут воевать на Украину, виноваты комплексы ненужных, униженных, бесконечно унижаемых людей. Легко управлять человеком который не чувствует в себе личность с равными правами, не чувствует себя равным со всем сущим вокруг.

Украина всё-таки криво-косо, но прожила двадцать три года свободно. Это очень важно. За двадцать три года вырастает человек. Да и все остальные плечи за это время тоже расправили. Все мы вышли из Советского Союза, это была страшная страна с психологически измученными людьми, с изуродованными женщинами, мужчинами, изуродованными семейными отношениями. А дальше Украина зажила спокойно, воровато, но спокойно. А мы в России спокойно не жили ни дня. Не одна война, так вторая, не война, так взрыв, не взрыв, так подводная лодка, не лодка, так Беслан, не Беслан так Саяно-Шушенская ГЭС… Не все это, так один и тот же президент… Сколько можно мучить людей? Ведь это же мучение. Сейчас я встречаю людей, которые стараются как можно дальше уйти от всего этого. Жить свое отдельной жизнью и больше ни о чём не думать. Это не значит, что когда подойдёт момент, эти люди не выйдут и не встанут. Скорее всего, и выйдут, и встанут. Но сейчас они хотят просто выжить, а самый простой способ выжить- это быть от государства как можно дальше.

Сталкивались ли вы в Украине с русофобией в свой адрес?

Один раз на Майдане, в прошлом году, мне нахамил мужчина, а потом он начал издеваться над моей ма-а-а-сковской речью. Это было ужасно неприятно, но закончилось это всё нормально — товарища отвели и сказали: «Простите, пожалуйста, тут у нас много контуженных», — и как-то всё успокоилось. Больше я не могу вспомнить ни одного случая. Понимаете, я же никуда не иду специально и не гну пальцы. Не говорю: «Стоять-бояться, русский человек пришел». Я не смотрю на людей свысока и мне очень просто сказать: «простите пожалуйста, я не говорю по-украински» — и все вокруг сразу начинают улыбаться.

В Ивано-Франковске один дядечка, узнав, что я из Москвы, начал рассказывать историю, что он был в Крыму и обратился к продавщице на украинском, который не так уж и сильно отличается от русского, при желании понять можно, а в ответ получил: «Говори по-русски, а не на мове своей». «Я, конечно, могу и по-русски, вот как с вами сейчас, – говорит он,– но тут принципиально не буду, потому что обидно. Вот вы мне скажите, если страна моя называется Украина, то её жители должны знать хоть как-то её язык? И что ж тут такого ненормального? Ведь в России все её жители по-русски говорят». «Более-менее», – говорю я, пытаясь лихорадочно вспомнить хоть один случай, чтобы в России, где-нибудь в деревенской лавке, хоть на севере, хоть на юге, кто-то отказался говорить со мной по-русски, предложив перейти на другой язык. Полный абсурд. А про Украину, получается,– не абсурд.

Я для эксперимента, может быть, отважилась бы проехать через Украину на машине с российскими номерами. Будут ли обирать на заправках, будет ли что-то ещё? Давайте в 1943 году немец бы поставил такой эксперимент, проехав через Советский Союз. Далеко бы он доехал? Или до первой осины? Конечно, я не могу здесь абсолютно поставить знак равенства. Но тем не менее… Я думаю, что если ехать с русскими номерами до самого Ужгорода, наверное, что-то плохое будет, для этого уже есть более чем достаточная почва. Очень интересно и то, как ты из этой ситуации выберешься, когда люди поймут, что ты нормальный, несмотря на номера. Ведь на Украине так жестоко и зло хамить, как в России, не умеют. Я всё время всем говорю, что Украина нежная и ласковая страна. Если меня и гнобят в России, то только за эти слова. Потому что это недоступно сегодняшнему российскому сознанию, что Украина – нежная и ласковая страна, которую мы, к сожалению, тянем за собой в своей жестокости.

Я верю, что Россия когда-нибудь поменяется. Вот, например, Россия 91-го года — это было крутое место. Это было так клёво, и так приятно про это вспоминать. И так жалко, что ничего не удалось.

Как вас угораздило попасть вовнутрь чернобыльского реактора?

В 1991 году это было очень интересное место для журналистов – вот как сейчас украинская война. И ездили туда все, кроме больных и ленивых, но в основном всё заканчивалось тридцатикилометровой зоной. Мне помогла чистая случайность, я познакомилась с одним местным фотографом и он мне сказал: «А вон шизики-физики, которые лазят внутрь четвёртого блока»- и когда я это услышала… а как это, внутрь?.. я сразу почувствовала, что что-то такое офигительное меня ждёт. Я познакомилась с этими людьми, и они взяли меня с собой. Конечно, то, что я женщина, сыграло свою роль. Молодым журналистам я всегда говорю: умейте использовать преимущества своего пола. Это не означает бежать с кем-то в койку, но это означает, что с приятной девушкой приятней общаться, чем с мужиком. Вот это и нужно использовать. В общем это было страшновато, но не сложно. Я получила всего пять рентген за свой поход, это на тот момент была разрешённая доза для профессионалов за год.

Центральный реакторный зал Чернобыльской АЭС. 1990-й год. Фото: Виктория Ивлева

А после Чернобыля вы решили отправиться в Руанду…

В 1994 году из России в Руанду, где шла война, отправлялся борт МЧС, больше туда ничего не летало. Я позвонила в МЧС. Мне сказали: «Женщина? На борт? Нет, женщину в Руанду нельзя». Я подумала: «Сейчас мы посмотрим, да или нет». И я начала «чесать репу» и думать, как мне туда попасть. И я придумала совершенно головокружительную композицию. Я вспомнила, что у меня есть старый друг, пожилой человек, английский лётчик, который говорил по-русски, очень любил приезжать в Россию. А я всегда отправляла его во всякие путешествия по России. И, как-то раз, он поехал у меня из Красноярска в Дудинку, а потом перелетел в Кызыл, в Тыву. В Тыве они не знали, что с ним делать, потому что это был, наверное, первый иностранец, попавший на Тывынщину за последние пятьдесят лет. Там очень красиво, и они его отправили высоко в горы в какой-то санаторий. В санатории в это время был Шойгу, и они с моим дедушкой сдружились, поквасили хорошо и всё такое.

В общем, я позвонила дедушке в Лондон, спросила разрешения использовать его честное имя. Пошла в магазин «Березка», купила самую большую бутылку виски. Звоню в МЧС и говорю: «Здрасте. Я такая-то-такая-то, привезла министру подарок от друга из Англии». Перезванивают через полчаса и говорят: приходите. Меня приводят в кабинет к Шойгу. Сидит Шойгу, с трудом вспоминает дедушку, я отдаю подарок, мы немножко светски поболтали, а потом я говорю: «У вас тут борт в Руанду летит, а как на него попасть?»  Он так на столе перегибается, нажимает какую-то кнопку и говорит: «К вам сейчас придёт женщина, возьмите её в Руанду». Вот так я и полетела.

 Ангола. Центр протезирования Международного Красного Креста. 2005-й год. Фото: Виктория Ивлева

Журналистская наглость, часто помогает в работе?

Я бы не назвала это наглостью, я думаю, это нормальное профессиональное отношению к делу и умение добиться своего, используя мозги, а не взятки и блат. Да, ещё одна история была. Я делала проект в «Новой Газете», он назывался: «СССР: продукт после распада». Это было пятнадцать лет распада СССР. Я проехалась по всем союзным республикам, хотела показать, как живут люди, что они без нас делают.

Мне нужно было попасть в Туркмению. Это очень закрытая страна. Понятно, что если хоть одна республика выбыла бы из проекта, то проект закрылся. Мы стали писать письма в туркменское посольство, в МИД Туркмении, нам отвечали: «Ашхабад думает, Ашхабад думает…» Я поняла, что пока Ашхабад будет думать, падишах сдохнет, и все путешествия закончатся. Я подумала, какого чёрта я, российский журналист, не могу поехать в Туркмению?! Я что, в разведке работаю? Или гадость какую-то несу туда? Что это вообще такое? «Не может быть, чтобы они были умнее меня», — сказала я себе. И я пошла в Афганское консульство, взяла их визу — это было очень просто.  Потом я пришла к туркменам и говорю: вот я еду в Афганистан через Туркмению, мне нужна транзитная виза. Они говорят:«Нет, нам нужно ваше приглашение в Афганистан». Я нашла каких-то людей в Афганистане, которые сделали это приглашение. Взяла у одного моего приятеля из логистической кампании справку, что я у него работаю логистом. Они приняли документы, сказали ждать, а на прощанье вдруг говорят: «А что Вы будете делать в Афганистане?» Я была совершенно не готова к этому вопросу. Но я вспомнила, что когда-то я переправлялась на пароходе через таджикско-афганскую границу, и пароход весь был забит галошами. Это был чей-то очень выгодный бизнес по продаже галош. И я им говорю: «Я еду смотреть склады для галош». И вот «склады для галош» были как-то так им понятны, галоши оказались важной частью и туркменской жизни. Они дали транзитную визу, и благодаря этому я пять дней пробыла в Туркмении. У меня был прописан жёсткий маршрут: Ашхабад – Кушка. А Кушка — это самая южная часть Советского Союза, и южнее Кушки никогда не было ни Союза, ни Российской Империи. Так что для моего проекта попасть в Кушку было то, что нужно. Типа увидеть Кушку и умереть. Мне пришлось выехать в Афганистан на одну ночь, чтобы было алиби. Это было замечательное приключение…

Денис Мацола для Informator.lg.ua